Роль классической политической экономии в идеологических спорах XIX в. парадоксальна: на ее идеях выросли две конкурирующие, во многих отношениях взаимоисключающие идеологические доктрины — либерализм и социализм.

Первоначально классическая школа выдвинула идею общественного прогресса, основанного на «невидимой руке» рынка, свободной конкуренции и невмешательстве государства в хозяйственную жизнь (laissez faire). Эта идея стала важнейшей составной частью либеральной доктрины.

Однако вопреки ожиданиям либералов экономический прогресс сопровождался острыми социальными конфликтами. Промышленная революция и рост богатства наций вызвали быстрый рост нового класса обездоленных — наемных рабочих. Не имея иных средств существования, эти люди были вынуждены соглашаться на любую работу, трудиться от зари до зари, жить в трущобах. Усиливалась поляризация общества: богатые становились богаче, бедные — беднее. Это было совсем не то, на что рассчитывали многие последователи А. Смита, верившие его изначальной идее — что интересы частных лиц не противоречат общественному благу, что «невидимая рука» рынка обеспечит социальную гармонию.

Перспективы общественного развития требовали нового переосмысления. Этот идеологический вызов имел многообразные последствия: во-первых, произошел раскол в самом либеральном лагере; во-вторых, возникла влиятельная альтернативная идеология — социализм, ориентированная, подобно либерализму, на общественный прогресс, но предлагавшая альтернативный образ будущего; в-третьих, оживились консервативные общественные настроения, искавшие опору в традициях прошлого — их выразителем в экономической мысли стала историческая школа (см. гл. 8).

6.1. Раскол либерализма

В начале XIX в. даже в Англии, где либеральные идеи получили наибольшее распространение, в политическом строе сохранялись многие пережитки феодализма. В борьбе против сословных привилегий (будь то неравенство избирательных прав или аграрный протекционизм в виде знаменитых «хлебных законов») интересы фабрикантов и торговцев не отличались от интересов рабочих, что сплачивало ряды сторонников либеральных реформ. Главным оставалось политическое размежевание между либералами и консерваторам. Однако после того, как в 30-е годы в результате острой политической борьбы были достигнуты первыеуспехи влиберализации избирательной системы, ситуация начала меняться. На первый план все чаще выходили новые проблемы, порожденные развитием капиталистических отношений.

Сторонники либерализма все чаще становились перед сложным для них выбором между верой а свободную конкуренцию и стремлением к общественному благу. Именно в этот период в рамках либерализма выявилось две тенденции. Для одной — радикальной, или фритредерской (от англ. free trade — свобода торговли), — главными оказались принципы свободного предпринимательства и невмешательства государства в экономику; для другой — реформистской — курс на сочетание либеральных ценностей с активной ролью государства в решении социальных проблем.

Фритредеры.

В Англии наиболее ярким проявлением первой тенденции стала Манчестерская школа, обязанная названием своим оппонентам, которые стремились подчеркнуть противоположность интересов экспортоориентированных промышленников Манчестера (как и других подобных регионов) национальным интересам страны. Это было скорее идейно-политическое течение, чем научная школа. «Манчестерцы» решительно выступали за свободу торговли (много решительнее, чем такие ее приверженцы, как Смит и Рикардо), против права объединения в профсоюзы и мер по регулированию рабочего дня и трудовых отношений; требовали дальнейшей либерализации избирательных прав; в международной политике отстаивали принцип невмешательства во внутренние дела иностранных государств и за расширение прав колоний. Если борьба против протекционистских хлебных законов еще могла вестись с позиции большинства, заинтересованного в снижении цен на продовольствие, то после отмены этих законов в 1846 г. программа «манчестерцев» приобрела открыто антирабочий характер.

Во Франции ХIХ в. идейно-политическая ситуация была иной: сословные привилегии были устранены недавней революцией, и противоречия между трудом и капиталом вышли на первый план раньше и проявились рельефнее. Активнее заявили о себе социалисты как выразители интересов рабочего класса. Соответственно, французские экономисты-либералы с самого начала выступили как оппоненты социалистов, заняв более радикальные фритредерские позиции. Наиболее известным их представителем был Фредерик Бастиа (1801—1850), автор популярных памфлетов против протекционизма и нашумевшей книги «Экономические гармонии» (1850), в которой он продемонстрировал чудеса риторики для убеждения читателей в том, что разрывающие общество пороки и противоречия — не более чем видимость, за которой скрывается мир экономических гармоний, предустановленных божественным Провидением.

Истоки либерального реформизма: Иеремия Бентам.

Наряду со «старым» либерализмом фритредеров тогда же, в середине XIX в., получил развитие «новый» либерализм — реформистская версия доктрины, возникновение которой было подготовлено предшествующей историей этого течения в британском обществе.

В среде британских либералов начала XIX в. тон задавали так называемые философские радикалы — кружок интеллектуалов, объединившихся вокруг журнала «Вестминстерское ревью». Радикалами они были лишь в том смысле, что их реформаторские установки шли несколько дальше, чем у либералов из парламентской партии вигов. Кружок объединял видных философов, историков, правоведов, экономистов, психологов, дипломатов, политических деятелей. Этобыл круг общения, где формировались мировоззренческие и политические идеи, оказавшие значительное влияние на британское общественное сознание и на развитие общественных наук на Западе в целом. Среди основателей кружка был известный экономист Джеймс Милль, среди его участником — Д. Рикардо. Идейным лидером «философских радикалов» был И. Бентам.

Иеремия Бентам (1748—1832) не был экономистом, но оказал значительное влияние на развитие экономической науки. Основная сфера его интересов — моральная философия и юриспруденция, наиболее влиятельное сочинение — «Введение к принципам морали и юриспруденции» (1789).

Бентам приобрел известность в начале XIX в. прежде всего как активный сторонник либеральных реформ в области законодательства. Он критиковал смертную казнь, отстаивал принцип, что неотвратимость наказания важнее его жестокости, выступал за демократизацию избирательного права, в частности за предоставление права голоса женщинам, допускал критические высказывания о наследственной аристократии, а в конце жизни — даже о монархии. Популярность Бентама выходила далеко за границы Англии. Так, российский император Александр I требовал от своей комиссии по разработке нового законодательства, чтобы во всех сомнительных случаях она обращалась к Бентаму за советами.

Как философ-моралист Бентам следовал традициям гедонизма (от греч. hedone — наслаждение), связывающим моральное добро с удовольствием, наслаждением. Эта традиция восходит к древнегреческому философу Эпикуру, а в Новое время имела немало продолжате лей, среди которых были Дж. Локк, французский философ К. Гельвеций, а также учитель А. Смита философ Ф. Хатчесон.

Центральное понятие этики Бентама — польза, полезность (utility). Отсюда название его морально-философской доктрины — «утилитаризм». Согласно Бентаму, польза — это «свойство предмета, благодаря которому он способен приносить благодеяние, выгоду, удовольствие, добро или счастье (что в данном случае сводится к одному и тому же)». «Природа, — писал он, — поставила человека под управление двух верховных властителей — страдания и удовольствия. Им одним предоставлено определять, что мы можем делать, и указывать, что мы должны делать».

В принципе полезности Бентам не только искал объяснение фактического поведения людей — он придавал ему и нормативное значение, в особенности для сферы законодательства. Согласно Бентаму, «мораль в самом общем понимании — это учение об искусстве направлять действия людей таким образом, чтобы производить наибольшую сумму счастья». Долг мыслителей он видел в том, чтобы доказывать, что «добродетельный поступок есть правильный расчет, а поступок безнравственный — расчет неправильный». При этом Бентам особенно настаивал на том, что добродетель — это не только расчет: в ней есть еще и некоторое усилие, борьба, что «человек жертвует немедленным удовольствием ввиду больших будущих».

Этика Бентама индивидуалистична. Общество, по его определению, — это «фиктивное тело», и, соответственно, общественный интерес — это не что иное, как сумма интересов отдельных членов данного общества. Однако в отличие от А. Смита, который исходил из естественной гармонии интересов и верил, что следование частным эгоистическим интересам само способно обеспечить общественное благо, Бентам полагал, что гармония интересов возможна лишь как результат разумного законодательства. Вслед за Гельвецием и итальянским правоведом Беккариа основным принципом этики и законодательства Бентам считал принцип наибольшего счастья для наибольшего числа людей.

Чтобы положить этот принцип в основу законодательства, Бентам выдвинул идею «арифметики счастья» (felicific calculus). В ее основе — своеобразная попытка ранжирования удовольствий и страданий. Так, удовольствия он оценивал по их: а) интенсивности; б) продолжительности; в) определенности/неопределенности; г) близости по времени; д) плодотворности (т.е. способности данного удовольствия производить новые); е) чистоте (несмешанности с попутными страданиями; ж) распространенности (способности доставлять удовольствие другим людям).

По мысли Бентама, подобные ранжиры могли бы прилагаться к любому законодательному проекту или решению, затрагивающему интересы членов общества. С этой целью он предлагал оценивать первичные, вторичные и производные удовольствия и страдания, доставляемые соответствующим законопроектом каждому члену общества, а затем суммировать эти оценки и подводить баланс. При невозможности непосредственно соизмерить различные характеристики удовольствий и страданий Бентам предлагал обращаться к их денежным оценкам.

Сама идея суммирования удовольствий и страданий разных людей изначально предполагала принципиальную сопоставимость таких оценок, т.е. возможность межличностного сравнения полезностей. Более того, с помощью «арифметики счастья» Бентам надеялся получить объективные оценки субъективных переживаний людей.

В своих рассуждениях Бентам предвосхитил принцип, который позже стал называться принципом предельной полезности. Так, он рассуждал, что если индивиду дать некоторую сумму денег, то это принесет ему определенное количество удовольствия. Если же затем дать ему точно такую же сумму денег, то дополнительное удовольствие от нее окажется меньшим, чем от первой суммы.

Соответственно, Бентам считал, что одна и та же сумма денег, будучи добавленной к доходу бедняка, принесет больше счастья, чем такая же сумма, добавленная к доходу богатого. Отсюда следовало, что определенное перераспределение доходов между богатыми и бедными способно увеличить суммарное количество счастья в обществе.

Утилитаризм Бентама был воспринят многими экономистами, прежде всего участниками кружка «философских радикалов» Дж. Миллем и — с определенными оговорками — Дж.Ст. Миллем. Позднее идеи утилитаризма сыграли важную роль в распространении идей маржиналистской революции (см. гл. 10).

В то же время у Бентама всегда было много оппонентов, его идеи вызывали ожесточенные споры. Так, русский писатель В.Ф. Одоевский посвятил этой теме специальный памфлет-утопию «Город без имени» (1839), где изобразил страну Бентамию, с тем чтобы показать нежизнеспособность утилитаристской морали.

Наиболее уязвимые стороны бентамовского утилитаризма связаны с упрощенностью принимаемой им модели человеческого поведения, размытостью основных понятий (полезность, счастье, удовольствие и т.д.), отсутствием четкого разграничения позитивных и нормативных моментов. Еще одним характерным изъяном в системе Бентама был двойной стандарт в характеристике человеческого поведения — вот как эту проблему сформулировал известный философ и логик Б. Рассел: «Если каждый человек гонится за собственным удовольствием, то как мы сможем гарантировать, что законодатель будет заботиться об удовольствии человечества в целом?.. Если бы ему [Бентаму] поручили составить свод законов для некоторой страны, он исходил бы при этом из того, что, как он был убежден, является интересами общества. Он не преследовал бы при этом свои собственные интересы или (сознательно) интересы своего класса. Но если бы он понял этот факт, он должен был бы изменить свое психологическое учение».

В конкретных вопросах экономической политики Бентам был прагматиком. Если в своей ранней работе о ростовщичестве он с либеральных позиций требовал отмены ограничений на величину ссудного процента, то позднее, в ходе дебатов вокруг хлебных законов, он высказывался за прямое административное ограничение цен на зерно. В ряду предлагавшихся им реформ были меры, предвосхищавшие идею социального страхования.

В вопросах денежной теории и политики Бентам, в противовес правоверным рикардианцам, высказывался за активную денежную политику государства. Именно в этой области некоторые идеи Бен­тама заметно опередили свое время и даже предвосхитили некоторые мотивы кейнсианства. Это касается трактовки денежной экспансии в качестве средства обеспечения полной занятости и в особенности постановки вопроса о возможности вынужденных сбережений или, в его терминологии, «вынужденной бережливости» (forced frugality).

Обобщением социально-экономических взглядов Бентама стала его концепция общественной политики. Он выделил четыре главные цели такой политики, ранжировав их по значимости, — обеспечение: а) прожиточного минимума; б) безопасности; в) достатка; г) равенства. Подобное понимание целей социальной политики в сочетании с убеждением, что разумное законодательство способно гармонизировать интересы в обществе, на первых порах проявлялось лишь в общегуманитарных инициативах утилитаристов, касавшихся таких сфер, как образование или общественная гигиена.

Последовательное применение этих подходов в социально-экономической политике началось гораздо позже и знаменовало собой существенное переосмысление либеральной доктрины. Именно с тех пор слово «либерал» утратило однозначность: вплоть до сегодняшнего дня так называют и противников любого государственного вмешательства в экономику, и буржуазных реформистов, сторонников активной социальной политики государства.

Джон Стюарт Милль.

Главным идеологом либерального реформизма выступил ученик и последователь Рикардо, последний крупный представитель классической школы Джон Стюарт Милль (1806—1873).

Джеймс Милль дал сыну блестящее образование, которое позволило Миллю-младшему проявить свои уникальные способности во многих сферах. Творчество Дж.Ст. Милля оставило заметный след в целом ряде отраслей знания — в логике («Система логики», 1843), философии («Утилитаризм», 1863), политологии («О свободе», 1859), политической экономии. К этому надо добавить успешную 35-летнюю карьеру чиновника и несколько лет членства в британском парламенте.

Основные экономические сочинения Дж.Ст. Милля: «Очерки по некоторым нерешенным проблемам политической экономии» (1844) и «Принципы политической экономии с некоторыми ее приложениями к социальной философии» (1848) — книга, семь раз переиздававшаяся при жизни автора и служившая общепризнанным учебником политической экономии почти до конца XIX в.

В «Принципах...» Милль попытался обобщить теоретическое наследие классической школы в духе рикардианской традиции и одновременно отреагировать на то новое в экономике и идеологии, с чем пришлось столкнуться уже самому автору. Его интерпретация классической политэкономии содержала немало новых моментов, отношение которых к рикардианству и позднейшим тенденциям в экономической мысли до сих пор остается предметом дискуссий. Однако главная особенность и важнейший источник оригинальности Милля-экономиста заключаются в том, что экономику вообще и ее рикардианское толкование в частности он рассматривал в широком общественном контексте. Закономерным следствием такого подхода были и его либерально-реформистские идеологические установки.

Свою социально-экономическую программу Милль строил, опираясь на комбинацию принципов, почерпнутых из классической политической экономии и бентамовского утилитаризма, и переосмысливая эти принципы на основе собственных методологических подходов. У классиков он заимствовал понимание труда как источника богатства в сочетании с приверженностью крынку и конкуренции, у Бентама — индивидуализм в сочетании с установкой на благосостояние для максимального числа людей. Ключевая теоретико-методологическая новация самого Милля состояла в разграничении законов производства и законов распределения.

«Законы и условия производства богатства имеют характер истин, свойственный естественным наукам. В них нет ничего, зависящего от воли, ничего такого, что можно было бы изменить... Нравится это людям или нет, но удвоенное количество труда не взрастит на данной площади урожай в удвоенном количестве, если в процессах возделывания земли не произойдет неких улучшений. Нравится это людям или нет, но непроизводительный расход отдельных лиц будет pro tanto (пропорционально, соответственно) вести к обеднению общества, и только производительный расход отдельных лиц обогатит общество. Мнения или желания, которые могут существовать по этим вопросам, не властны над природой вещей...

Иначе с распределением богатства. Распределение всецело является делом человеческого учреждения... зависит от законов и обычаев общества. Правила, которые определяют распределение богатства, таковы, какими их делают мнения и желания правящей части общества, и весьма различны в разных странах... Общество может подчинить распределение богатства любым правилам, какие оно считает наилучшими; но какие практические результаты проистекут из действия этих правил — это должно быть открыто, подобно любым другим физическим или отвлеченным истинам, посредством наблюдения или исследования».

Именно выводя распределение богатства за рамки предмета «чистой», незаинтересованной науки, Милль санкционировал возможность и целесообразность социально-экономического реформирования и одновременно намечал как его направленность, так и его пределы. Кроме того, Милль разграничивал статическую часть теории, дающую одномоментную картину экономики, и ее динамическую часть, характеризующую процессы долгосрочного экономического развития. Ядро рикардианской теории он относил к «статике», тем самым оставляя себе значительный простор в интерпретации тенденций общественного прогресса. Наконец, не отказавшись от утилитаристского образа человека как максимизатора полезности, Милль четко ограничил сферу применения такого подхода: бентамовская философия касается только деловой (business) части общественных учреждений, распространять ее на все человеческие дела — ошибка.

Такое смещение акцентов привело Милля к переоценке рикардианского пессимизма в отношении «динамики» капитализма. Следуя закону народонаселения Мальтуса и теории ренты Рикардо, он допускал — вслед за Рикардо — возможность «стационарного состояния», при котором отсутствие стимулов остановит процесс накопления капитала. Однако для Милля эта перспектива не казалось столь мрачной, как для Рикардо. Напротив, он верил, что в «стационарном состоянии» ослабление экономических стимулов будет сопровождаться усилением стимулов к моральному совершенствованию человеческого общества. «Только в отсталых странах мира, — отмечал Милль, — рост производства — все еще важная цель: что экономически необходимо в наиболее развитых странах — так это лучшее распределение».

Милль остро чувствовал изъяны современного ему общественного порядка — именно в этом следует искать истоки его реформизма. В добавлении к третьему изданию «Принципов...» (1852) он писал: «...если бы пришлось делать выбор между коммунизмом со всеми его возможностями и нынешним состоянием общества со всеми присущими ему страданиями и несправедливостью; если институт частной собственности необходимым образом несет с собой как следствие такое распределение продуктов труда, какое мы видим ныне — распределение, находящееся почти в обратной пропорции к труду, так что наибольшая доля достается людям, которые вовсе никогда не работали, несколько меньшая доля тем, работа которых почти номинальна, и так далее, по нисходящей., то все затруднения коммунизма, большие или малые, были бы не боле чем песчинкой на весах».

Но такая оценка ситуации не ставила Милля в ряды борцов против частной собственности. По его мнению, «принцип частной собственности еще никогда не был подвергнут справедливому испытанию... Общественное устройство современной Европы берет начало из распределения собственности, которое было результатом не справедливого раздела или приобретения посредством усердия, а завоевания и насилия... Законы собственности все еще не приведены в соответствие с теми принципами, на которых зиждется оправдание частной собственности. Законы эти обратили в собственность вещи, которые никак не следовало делать собственностью, и установили безусловную собственность на такие вещи, на которые должны существовать лишь ограниченные права собственности».

После критического рассмотрения рецептов общественного переустройства, предложенных в современной ему социалистической литературе, Милль сделал вывод, что «...политэконом еще довольно долго будет заниматься главным образом условиями существования и прогресса, характерными для общества, основанного на частной собственности и на личной конкуренции, и что главной целью стремлений при нынешнем состоянии человеческого развития является не ниспровержение системы частной собственности, но ее улучшение и предоставление полного права каждому члену общества участвовать в приносимых ею выгодах».

В позитивной программе реформирования буржуазного общества, по Дж.Ст. Миллю, наиболее характерны несколько пунктов:

• переход от предприятий с наемным трудом к кооперативным производственным ассоциациям; эту перспективу Милль связывал с постепенным перетоком капитала в руки самих рабочих;
• ограничение имущественного неравенства путем ограничения прав наследников. Определив собственность как право человека «на свои способности, на то, что он может произвести с их помощью, и на что бы то ни было, что ему удастся выручить за произведенные им товары путем честного обмена», Милль заключил, что «право наследования в отличие от права оставления наследства не входит в понятие частной собственности». Оправданность передачи собственности по наследству он признавал только в отношении детей, да и то лишь в пределах их «умеренного обеспечения», рекомендуя устанавливать предел тому, что человек «может обрести просто по милости других, без какого-либо применения своих способностей»;
• выведение земли из сферы безусловного действия принципа частной собственности. Наследуя критическое отношение Смита и Рикардо к земельным собственникам, Милль был гораздо решительнее и своих выводах: «Когда говорят о «неприкосновенности собственности», следует всегда помнить, что земельной собственности не свойственна такая же неприкосновенность, как другим видам собственности. Земля не создана человеком. Она изначальное достояние всех людей. Ее присвоение всецело является вопросом общей целесообразности». В отношении земли, не предназначенной для возделывания, Милль не видел «ни одного веского довода в пользу того, чтобы она вообще являлась частной собственностью».

6.2. Критики капитализма

Либеральный реформизм Дж.Ст. Милля был основан на вере в возможность постепенно, средствами разумного законодательства трансформировать современный ему капитализм в более справедливое и гуман ное общество. Многие другие критики капитализма не разделяли этой веры и с разной степенью радикальности настаивали на необходимости изменить саму основу этого общества. Альтернативный капитализму тип общественного строя, основанный на отрицании или существенном ограничении частной собственности, обычно определяли как социализм или коммунизм. В середине XIX в. обсуждалось множество разнообразных проектов такого общества и, соответственно, версий социалистической идеологии. Основные аргументы социалистов против капитализма не выходили за рамки идей, выработанных экономистами-классиками и философами-утилитаристами. Это была критика двоякого рода: этическая, которая отвергала капитализм как несправедливое общество; и функциональная, делавшая упор на его нерациональность.

Социалисты-рикардианцы.

Этическая критика капитализма базировалась прежде всего на трудовой теории стоимости Д. Рикардо. Признавая прибыль вычетом из продукта труда, ни Смит, ни Рикардо не сомневались, однако, в ее оправданности: для них это был доход, отражавший роль капитала как фактора производства. Для радикальных сторонников Рикардо такая позиция казалась непоследовательной: продукт труда должен полностью принадлежать его создателям — трудящимся. Рента, ссудный процент, прибыль (сверх платы за управление) — все эти доходы определялись как нетрудовые и потому неправомерные. Подобная система устойчива, так как неравный обмен между трудом и капиталом закрепляется в имущественном неравенстве, которое, в свою очередь, и ставит труд в зависимое положение в его отношениях с капиталом. Эти идеи получили развитие в работах целой плеяды авторов, которые попытались переосмыслить учение классической школы сточки зрения интересов трудящихся. Со временем их условно объединили в одну группу и стали называть социалистами-рикардианцами. Наиболее известными среди них были ирландский землевладелец и коммерсант Уильям Томпсон (1775—1833) и отставной морской офицер и журналист Томас Годскин (1787—1869).

В работе У. Томпсона «Исследование принципов распределения богатства, наиболее способствующих человеческому счастью» (1824) эти идеи были подкреплены утилитаристским аргументом, согласно которому более равномерное распределение блат увеличивает суммарное человеческое счастье. Альтернативу капиталистической организации производства Томпсон, вслед за своим учителем Р. Оуэном (великим утопистом и социальным экспериментатором XIX в.), видел в кооперативных ассоциациях производителей. Он полагал, что в таких ассоциациях работники будут получать полный продукт своего труда, а это укрепит их трудовую мотивацию и приведет к значительному росту производительности — так этические доводы дополнялись экономическими. У Томпсона впервые встречается термин «прибавочная стоимость» — впоследствии центральное понятие в теории К. Маркса.

Оригинальность наиболее известной книги Т. Годскина «Защита труда против притязании капитала» (1825) связана с его трактовкой капитала. Стремясь показать необоснованность претензий капитала на часть продукта труда, он вводит, также предвосхищая Маркса, разграничение между совокупностью материальных условий производства (неоправданно именуемых, по его мнению, экономистами капиталом) и собственно капиталом как выражением определенной формы собственности, которая делает такие материальные условия инструментом господства над трудом. Материальные условия производства — это, согласно Годскину, не что иное, как труд: либо «накопленный» (в части, которую принято называть «основным капиталом»), либо «сосуществующий» (в части «оборотного капитала»). Этим последним понятием Годскину удалось выразить ту особенность оборотного капитала, что его запасы в виде сырья, материалов, полуфабрикатов и т.д. — постоянно возобновляются и, следовательно, производство соответствующих продуктов труда для пополнения этих запасов осуществляется одновременно и параллельно, составляя незримый конвейер, созидающий годовой продукт общества.

Сен-симонисты против частной собственности.

Полемика вокруг капитализма всегда была прежде всего полемикой вокруг частной собственности. Теоретическое обоснование принципа частной собственности восходит, как мы уже знаем (см. гл. 3), к трудовой теории собственности Джона Локка. Однако с самого начала такое обоснование выявило проблему, которая со времен Локка так и не получила удовлетворительного решения. С одной стороны, оправдание частной собственности выводилось из права каждого индивида свободно распоряжаться плодами своего труда и таланта; с другой стороны, та же частная собственность, при наличии денег и возможности их безграничного накопления, вела к имущественному неравенству, при котором исходный принцип трудового происхождения собственности действовал уже избирательно, ибо часть членов общества получала доступ к собственности, которая никакого отношения к плодам их труда не имела.

П.-Ж. Прудон: «Собственность — это кража!»

Обличая нетрудовые доходы, критики капитализма не избегали хлестских выражений. В 1832 г. Т. Годскин любые вычеты из полного продукта труда — государственные налоги, церковную десятину, земельную ренту, прибыль — назвал формами воровства. В 1839 г. другой социалист-рикардианец Джон Брей утверждал, что сделки между капиталистом и рабочим — «не что иное, как наглый, хотя и законный, грабеж». Однако широкую известность эта мысль приобрела благодаря французу Пьеру-Жозефу Прудону (1809—1865), который в своей книге «Что такое собственность?» (1840) ответил на вопрос в заголовке прославившей его фразой: «Собственность — это кража!»
Характерно, что Прудон вовсе не отвергал частную собственность как таковую и даже называл ее условием свободы. Но он решительно возражал против того, чтобы один лишь титул собственности, т.е. сам факт владения ею, становился основанием для получения какого-либо дохода.

Этическая критика капитализма строилась на принятии исходного принципа Локка и констатации противоречий при его практическом применении. Совсем другую сторону дела затронул знаменитый идеолог индустриализма и утопист Анри де Сен-Симон (1760— 1825). Он обратил внимание на фактор случайности рождения, который при господстве частной собственности и наличии права ее наследования становится фактором, во многом предопределяющим возможности человека участвовать в управлении общественными делами, в том числе в производстве. Эта мысль была подхвачена и развернута сен-симонистами — учениками Сен-Симона, развившими бурную пропагандистскую деятельность уже после смерти своего учителя. Согласно их аргументам, «случайность рождения слепо распределяет все орудия труда», нередко допуская, что «лучшая часть продукта и первая прибыль идет в пользу неспособного или ленивого собственника». Так что частная собственность не только не справедлива, но и не функциональна, поскольку ведет к некомпетентности в управлении все более крупным и сложным производством. Сен­симонисты считали, что собственность, обретаемая по праву рождения, — это пережиток средневековья, тогда как в будущем «единственным правом на богатство, то есть на распоряжение орудиями труда, будет умение применить их к делу». Чтобы осуществить этот принцип, они требовали передать «право наследования, ныне ограниценное пределами семьи... государству, превращенному в ассоциацию трудящихся».

Аргументы сен-симонистов имели общественный резонанс, о чем, в частности, можно судить на примере Дж.Ст. Милля.

Любопытным продолжением темы эффективности доступа к производственным ресурсам как фактора общественного прогресса были разнообразные утопические проекты, связанные с организацией кредита. Так, уже упоминавшийся П.-Ж. Прудон возлагал большие надежды на учреждение банков, предоставляющих бесплатные кредиты. Он верил, что это одновременно устранило бы нетрудовые доходы и облегчило доступ к производственным ресурсам тем людям, которые имеют наилучшие способности ими распорядиться.

Итак, классическая школа политической экономии оказалась теоретической основой сразу двух соперничающих идеологических доктрин: либеральной и социалистической. Предложенный Смитом синтез либеральной идеи «невидимой руки» рынка с теорией трудовой стоимости и богатства оказался непрочным. Первая осталась либералам, главным наследником второй стал Карл Маркс.

Автономов В.С. История экономических учений: Учебное пособие. — М.: ИНФРА-М, 2002.