С возникновением классической политической экономии экономика получила признание в качестве науки. Это значит, что экономическая мысль перестала довольствоваться знаниями на уровне здравого смысла, попыталась увидеть то, что недоступно обыденному взгляду. Одновременно формирование классической политэкономии было частью еще одного, более масштабного процесса. В XVIII в. речь шла не только о новой науке, но и о новой идеологии, переоценке самого места экономических ценностей в жизни общества. Купцы, фермеры, промышленники — социальные слои, взращенные рыночной экономикой, — уже вышли на авансцену истории, но в общественном сознании все еще оставались «третьим сословием», людьми сомнительного происхождения и малопочтенных профессий.
Масштабность задачи привлекала к себе лучшие умы своего времени. Философы Джон Локк и Дэвид Юм, финансисты Ричард Кантильон и Давид Рикардо, медики Уильям Петти и Франсуа Кенэ, политические деятели Бенджамин Франклин и Жак Тюрго — никакая другая эпоха не знает такой концентрации интеллекта на проблемах экономики.

Особое место в истории экономической мысли по праву принадлежит Адаму Смиту (1723—1790). Именно его знаменитая книга «Исследование о природе и причинах богатства народов», вышедшая в свет в 1776 г., принесла новой науке широкое общественное признание. Шотландский профессор моральной философии стал первым классиком экономической науки. В фигуре А.Смита символически пересеклись две линии в развитии экономической мысли: как философ-моралист он вобрал в себя многовековую аристотелевскую традицию этического осмысления хозяйственных явлений; как экономист — удачно обобщил идеи своих предшественников и современников и стал основоположником новой традиции экономической мысли, названной впоследствии классической школой политической экономии. Всемирное признание Смита-ученого было во многом обусловлено успехом Смита-моралиста, чьи идеи примиряли сознание эпохи с реальностями жизни.

«Классическая политическая экономия» — термин общепринятый, но это не исключает разночтений в его толковании. По версии К. Маркса, применившего его первым, начало классического периода связано с именами У. Петти и П. Буагильбера (конец XVII в.), а его завершение — с именами Д. Рикардо и С. де Сисмонди (первая треть XIX в.). В западной литературе стандартный подход относит «классическую школу» ко второй половине XVIII в. и первой половине XIX в.: от А. Смита до Дж.Ст. Милля (иногда: от физиократов до К. Маркса). Наконец, Дж.М. Кейнс раздвинул ее хронологические рамки, отнеся к числу «классиков» А. Маршалла и А. Пигу, экономистов первой половины XX в.

Эти разночтения коренятся в неоднородности самой классической политэкономии, которая вобрала в себя разные идейные тради ции и была ориентирована на решение одновременно идеологичес ких и научных задач. Классическая школа сложилась как единств двух начал: теории обмена (рынка) и теории производства (богатства). Обе теории имели общие истоки: они выросли из идей памфлетистов XVI — XVII вв. и утвердились в полемике с этими идеями, имели сходный круг авторов и приверженцев. Тем не менее каждая из двух теорий имела свою предметную область, свой подход к ее изучению, свои линии размежевания с меркантилизмом. Теория обмена развивала идеи рыночного саморегулирования в противовес практике государственного протекционизма, расчищая тем самым дорогу идеологии либерализма; теория производства отвергала меркантилизм за его переоценку роли торговли, стремясь за внешними проявлениями богатства (прежде всего в торговле и денежном обращении) выявить его истинную природу. Поначалу — в XVIII в. — обе теории развивались в общей связке, затем — еще в рамках классической школы — наметились расхождения (линия Сэя и линия Рикардо), наконец, в ходе «маржиналистской революции» 70-х годов XIX в. произо шло их размежевание.

Разночтения в периодизации классической школы отразили разногласия в оценке относительной значимости этих теорий: для Маркса главной была теория производства, а ключевыми персонажами — Петти, Кенэ и Рикардо; для западной, особенно англосаксонской, традиции важнее была теория обмена и, соответственно, фигура А. Смита, в сравнении с которой даже Кенэ остался на втором плане.

Что касается Кейнса, то для него центральной была макроэкономическая, в особенности денежная, проблематика, а в этой области взгляды большинства ведущих экономистов конца XIX и начала XX в. мало изменились со времен Рикардо и Милля.

3.1. Механизм рынка, или идея «невидимой руки»

Локк: трудовая теория собственности.

Спрос на идеологию, способную морально оправдать торгово-экономическую деятельность, снять с нее печать второсортности, затрагивал не только экономику. Это был вопрос о месте человека в обществе, о его правах и свободах, в том числе о правах в сфере хозяйственной деятельности, т.е. прежде всего о праве собственности. В разработке этой проблемы ведущую роль сыграл крупнейший английский философ Джон Локк (1632—1704).

Локк выдвинул трудовую теорию собственности. Каждый человек, рассуждал он, наделен собственностью уже постольку, поскольку владеет и распоряжается собственным телом. Это его естественное право, данное от рождения. Но, владея своим телом, человек тем самым владеет и трудом своего тела, работой своих рук. Применение же труда к продуктам природы есть не что иное, как их присвоение — так возникает собственность. Она появляется естественным путем, в ее основе лежит собственный труд человека. Согласно Локку собственность — это естественное право человека. Собственность предшествует власти, первична по отношению к ней, поэтому правительство, делал вывод Локк, не вправе произвольно распоряжаться тем, что принадлежит гражданам.

Обоснование «естественности» права частной собственности было важной, необходимой, но не достаточной предпосылкой для утверждения либеральных ценностей. Оставался вопрос о том, как люди смогут распорядиться своими естественными правами. В XVII в. на этот счет преобладал скорее пессимизм. Старший современник Локка — знаменитый философ Т. Гоббс исходил из предпосылки, что люди в своем поведении следуют принципу «человек человеку волк». Отсюда он делал вывод, что общество, в котором люди предоставлены самим себе, неизбежно превратится в арену «войны всех против всех». Именно поэтому, доказывал Гоббс в своей книге «Левиафан» (1651), обществу не обойтись без мощного государства — Левиафана (от имени мифологического чудовища), способного держать в узде разрушительные человеческие страсти. Другой известный мыслитель того времени лорд Шефтсбери возлагал надежды на моральное совершенствование человека. Он противопоставлял гармоничность природы и дисгармоничность общественной жизни, полагая, что изменить положение и преодолеть эту дисгармонию могут только добродетельные люди.

Мандевиль: «Пороки частных лиц — блага для общества».

Альтернативное решение пришлое неожиданной стороны. Его автором оказался Бернард Мандевиль (1670—1733), врач по профессии и литератор, опубликовавший сначала, в 1705 г., небольшую сатирическую брошюру, а позже развернутый памфлет, получивший известность как «Басня о пчелах, или пороки частных лиц — блага для общества». Пессимизму Гоббса и Шефтсбери Мандевиль противопоставил не оптимизм, а сарказм. В «Басне...» повествовалось о жизни пчелиного улья, но, как и во всякой басне, это было иносказание об отношениях в обществе. Мандевиль показывал, что внешне благополучный пчелиный рой насквозь погряз в пороках, что в нем процветали обман, корыстолюбие и эгоизм. Каждый в стремлении заработать навязывал свои услуги, даже если в них не было никакой необходимости, не разбираясь при этом в средствах, не гнушаясь подтасовок, охотно потакая слабостям и низменным наклонностям клиентов. В конце концов пчелиный рой возроптал и обратился к Всевышнему, чтобы тот избавил их от пороков. Всевышний услышал ропот и избавил рой от грехов. Пчелы стали добродетельными, и тут произошло неожиданное:

Сравните улей с тем, что было:
Торговлю честность погубила.
Исчезла роскошь, спесь ушла,
Совсем не так идут дела.
Не стало ведь не только мота,
Что тратил денежки без счета:
Куда все бедняки пойдут,
Кто продавал ему свой труд?
Везде теперь один ответ:
Нет сбыта и работы нет!
Все стройки прекратились разом,
У кустарей — конец заказам.
Художник, плотник, камнерез —
Все без работы и без средств.

Когда исчезли порочные наклонности, когда отпало стремление к роскоши и прекратились попытки обманывать друг друга, тогда пчелиный рой стал приходить в упадок. Мораль басни Мандевиля сводилась к тому, что сама природа современного ему общества такова, что без порока оно жить уже не в состоянии. Но в образе пчелиного улья содержалась и другая мысль, прямо противостоявшая воззрениям и Гоббса и Шефтсбери: когда грешные люди предоставлены самим себе, общество отнюдь не погибает — напротив, оно процветает.

Адам Смит: ответ Мандевилю.

Памфлет Мандевиля отразил реалии жизни и задел «за живое» британскую публику. Многие восприняли его как вызов общественному мнению. Наиболее полный ответ на этот вызов появился спустя более чем полвека. Его дал А. Смит. Сначала в прямой форме в работе «Теория нравственных чувств» (1759), затем — в «Богатстве народов». В последней книге не было прямой полемики с Мандевилем — это был ответ на более фундаментальном уровне. В основе критической сатиры Мандевиля было противопоставление формировавшегося нового буржуазного уклада жизни и христианской морали. Смит попытался переосмыслить сами эти сложившиеся моральные установки с учетом изменений в обществе. Он воспринимает логику рассуждений Мандевиля, но при этом почти полностью освобождает ее от морально критического начала, которое составляло главную мысль «Басни...». Смит как бы переворачивает аргументацию: раз следование частным интересам обеспечивают общественное благо, значит, эти интересы следует признать скорее благотворными и потому естественными.

Смит верил, что каждый человек лучше других знает свои интересы и вправе свободно им следовать. Подтверждением жизненности этих либеральных убеждений служили для Смита законы рынка: «...не от благожелательности мясника, пивовара и булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов».

Обобщая эту мысль, Смит писал, что человек, преследующий свои интересы, «часто более действенным образом служит интересам общества, чем тогда, когда сознательно стремится служить им». Таков смысл знаменитого образа «невидимой руки», направляющей человека «к цели, которая совсем и не входила в его намерения». Идея «невидимой руки» стала обобщенным выражением той мысли, что вмешательство в экономику со стороны государства, как правило, излишне и потому должно быть ограничено.

Впрочем, сам Смит был далек от отрицания роли государства в экономике. Он подробно характеризовал его функции в таких сферах, как оборона, правосудие, образование; наконец, его собственно экономическую роль, связанную с чеканкой монет, содержанием того, что сегодня мы назвали бы отраслями инфраструктуры: транспортной, почтовой и т.п. В то же время он был последовательным противником прямого вмешательства государства в предпринимательскую деятельность, в частности и, пожалуй, в особенности внешнеэкономическую. Смит был активным приверженцем принципа свободной торговли в противовес протекционизму — типу государственной экономической политики, господствовавшему в его эпоху.

Таким образом, принцип «невидимой руки» содержал в себе, с одной стороны, идеологическое обоснование и оправдание экономических реалий нового времени, с другой — практические, экономико-политические выводы о том, как нужно управлять государством. Это был своеобразный синтез идеологической и нормативно-политической концепций.

Вместе с тем сама теория обмена, лежавшая в основе принципа «невидимой руки», оставалась пока неразвитой, не выходящей за рамки обыденного сознания. В сущности это было представление о саморегулирующем действии механизма спроса и предложения на рынке. Смит знал, что если спрос растет, то растет и цена, и это позволяет направлять на удовлетворение соответствующих потребностей больше ресурсов; и наоборот — если спрос падает, то изданной сферы будет стимулироваться отток ресурсов. Однако до сколько-нибудь строгого доказательства, что такого рода движение капитала способно привести экономику в состояние равновесия, было еще далеко.

Дело не только в силе аргументов: Смит не очень и стремился к подобным доказательствам. Это было связано с особенностями образа мысли, характерного для его эпохи. Так, известно, что Смит был хорошо знаком с физикой Ньютона, которая служила ему образцом в работе над его экономической теорией. Но он следовал за Ньютоном и в общем отношении к науке. А это отношение исходило из религиозной идеи, что задача науки — познавать мир как проявление божественной мудрости и продукт божественного творения.

Бог не мог создать нечто несовершенное, поэтому доказывать, что общество в конечном счете приходит в некое гармоничное состояние, было для него излишним. Если и можно говорить об обосновании «невидимой руки» рынка, то оно было скорее теологическим. Идея «невидимой руки» была органичной частью религиозного мировоззрения Смита.

Прокладывая дорогу новому мировоззрению, Смит оставался человеком своего времени. Он стремился быть понятым и услышанным современниками, т.е. людьми, воспринимавшими мир традиционно. И, пересматривая те или иные моральные оценки, Смит не отказывался от христианской морали как таковой — напротив, всемерно на нее опирался.

3.2. Теория производства, или тайна богатства народов

У. Петти: «Труд — отец... богатства, Земля — его мать».

В чем же состояла тогда задача Смита как ученого? Чтобы ответить па этот вопрос, придется обратиться кдругой части интеллектуального наследия классической школы — к тому, где и как искали классики политической экономии основания для объяснения явлений хозяйственной жизни. Их претензии на создание научной теории в экономике — подчеркнем это еще раз — были связаны отнюдь не с «невидимой рукой» рынка. Экономическая наука родилась из стремления понять и объяснить тайну богатства.

Творцы новой науки не могли удовлетвориться объяснением, что богатство — это деньги, а его источник — торговля. Этот взгляд выглядел логичным до тех пор, пока торговля представлялась своего рода «холодной войной» за богатство-золото: кто продает товар и выручает деньги, тот обретает богатство, кто покупает товар — тот богатство растрачивает. Напротив, если торговля — дело взаимовыгодное и добровольное, если торговая сделка — всего лишь смена владельцев соответствующих благ, то и деньги, вырученные от такой сделки, не могут быть источником богатства. Страна тем богаче, чем больше создает продукта. Вспомним знаменитую пушкинскую «экономическую строфу» из «Евгения Онегина», в которой лаконично и точно выражен конфликт взглядов на природу богатства: золото или «простой продукт» — герой поэмы:

...был глубокий эконом,
то есть умел судить о том,
как государство богатеет,
и чем живет, и почему
не нужно золото ему,
когда простой продукт имеет.

Речь шла об осознании того, что источник богатства следует искать не в торговле, не в обмене, а в самом производстве, что именно развитие производства — основа хозяйственного благополучия нации. Одним из пионеров этого взгляда был англичанин Уильям Петти (1623—1687), у которого мы находим знаменитую формулу «Труд — отец и активный принцип богатства, Земля — его мать». Труд и земля — таковы два источника богатства. Петти даже объяснял, как разграничить вклад каждого из этих источников: если сравнить продукт невозделанной трудом земли и аналогичный продукт, выращенный на возделанной земле, то первый можно считать «чистым продуктом земли», а приращение продукта во втором случае — «чистым продуктом труда». Этот анализ подводит Петти к объяснению «таинственной природы... денежной ренты»: если земледелец, работающий исключительно собственными руками «...из жатвы вычтет зерно, употребленное им для обсеменения, а равно и все то, что он потребил и отдал другим в обмен на платье и для удовлетворения своих естественных и других потребностей, то остаток хлеба составляет естественную и истинную земельную ренту этого года».

Определив ренту как избыток продукта над затратами на его создание, Петти дал новое объяснение природе богатства — объяснение, вокруг которого вскоре начала выстраиваться теория классической политической экономии.

Новаторский дух Петти ярко проявился и в его «Политической арифметике», написанной в 70-е годы XVII в. и опубликованной посмертно в 1690 г. От этой книги ведут свою родословную статистика и эконометрика. Разъясняя свой подход, Петти писал: «...вместо того, чтобы употреблять только слова в сравнительной и превосходной степени и умозрительные аргументы, я вступил на путь выражения своих мнений на языке чисел, весов и мер... используя только аргументы, идущие от чувственного опыта, и рассматривая только причины, имеющие видимые основания в природе».

Пользуясь скудными и отрывочными данными, Петти проявлял чудеса изобретательности в стремлении дать количественную оценку хозяйственным явлениям своего времени. Ему принадлежат первые попытки оценить величину национального дохода, скорость обращения денег, демографические показатели.

Буагильбер и Кантильон.

В конце XVII — начале XVIII в. понимание богатства как продукта земли и труда находит все новых сторонников, среди которых особого упоминания заслуживают П. Буагильбер и Р. Кантильон.

Изобретательный ум Пьера Л. де Буагильбера (1646—1714) оказал влияние на все последующее развитие французской экономической мысли. Заданные им темы отчетливо прослеживаются в творчестве Ф. Кенэ и Ж.-Б. Сэя, С. де Сисмонди и П.-Ж. Прудона, Л. Вальраса и М. Алле.

Вклад Буагильбера в теорию богатства связан с темой пропорциональности. Он был первым в истории экономической науки, кто осознал, что ценам рыночного равновесия соответствуют вполне определенные пропорции общественного производства. По его мысли, каждый производитель покупает товары других производителей при том условии, что и его товар — прямо или через посредников — будет куплен членами того же класса производителей. Иными словами, рыночные обмены представлялись ему в виде замкнутой цепи поку­пок, связывающих между собой всех товаропроизводителей.

Цены покупок, при которых все производители покрывают свои издержки и остаются в выигрыше, Буагильбер назвал «пропорциональными ценами», а соответствующее этим ценам равновесное состояние экономики — «состоянием изобилия». Именно в этом состоянии пропорции производства наилучшим образом согласованы с общественными потребностями. Достигнуть и поддерживать такое состояние возможно, считал Буагильбер, если на рынке господствует свободная конкуренция.

Непосредственным продолжателем линии Буагильбера стал Ричард Кантильон (1680[?]— 1734). Ирландец по происхождению, он значительную часть жизни провел во Франции, где был известен как банкир и удачливый денежный игрок эпохи первых финансовых пирамид. Однако в историю экономической мысли Кантильона вошел как теоретик. Его единственную книгу — «Очерк о природе торговли» (1755) — по праву считают первой попыткой систематического изложения экономической теории. Книга долгое время ходила в рукописи и была издана спустя много лет после трагической смерти автора.

Задача теоретика сродни задаче ваятеля: чтобы выделить главное в объекте своего исследования, он должен отсечь все второстепенное, необязательное. Именно такую работу по разработке базовой системы научных абстракций, описывающих экономическую систему, проделал Кантильон в своем «Очерке...». Ключевые элементы его подхода:

• разграничение натурального, обменного и денежного хозяйства;
• выделение теории «внутренней ценности» благ наряду и в отличие от теории рыночной цены;
• структуризация общества на классы.

Аналитическая структура «Очерка...» строится на восхождении от простого к сложному. Этот процесс включает четыре стадии: а) сначала экономика представлена как одно большое натуральное хозяйство, руководимое одним хозяином (своего рода модель командной экономики); б) затем она трансформируется в экономику, построенную на натуральном (бартерном) обмене; в) далее вводятся деньги и происходит переход от реальной экономики к денежной; г) наконец, вводится фактор внешнего рынка, так что замкнутая экономика трансформируется в открытую.

Базовый каркас экономики составляет у Кантильона производство, настроенное на удовлетворение потребностей. Этот каркас остается неизменным по мере усложнения форм организации хозяйства. Что, например, изменится при переходе от натурального хозяйства, где производство и потребности согласуются прямыми распоряжениями хозяина, к децентрализованному меновому хозяйству? В конечном счете — ничего, отвечает Кантильон, разве что нужный результат получится не сразу, если децентрализованный производитель ошибется с объемом выпуска и потребуется время для корректирующего воздействия рынка. Без изменения воли хозяев-землевладельцев не изменится главное — конечная структура выпуска, которая зависит только от потребностей (но не от способа координации деятельности). Здесь Кантильон следует логике Буагильбера, полагая, что все доходы, кроме ренты землевладельца, балансируются расходами и потому мало зависят от воли их владельцев (потребность в сырье предопределена технически, спрос на потребительские блага — силой обычая). Единственный источник неопределенности — сами землевладельцы, чьи расходы подвержены влиянию «настроения, моды и стиля жизни».

Опора на производственный каркас экономики проявилась и в другом важнейшем достижении Кантильона — более четком (чем у Петти и других предшественников) разграничении рыночной цены товара, регулируемой спросом и предложением, с одной стороны, и «внутренней ценности» как характеристики товара самого по себе, независимо от переменчивого спроса на него — с другой. И здесь речь шла о выявлении устойчивых, закономерных связей между элементами экономической структуры. «Внутреннюю ценность» товара Кантильон, вслед за Петти, связывал с затратами земли и труда, необходимыми для его производства. Правда, в отличие от Петти, он развивал «земельную теорию ценности», предлагая в качестве единой меры богатства землю. Земля для Кантильона первична по отношению к труду, поскольку количество труда ограничено наличием средств пропитания, т.е. продуктом земли. Он исходил из того, что количество населения «приспосабливается» к наличным средствам жизни. С этим связано скандальное высказывание Кантильона о том, что «люди размножаются, как мыши в амбаре» — одно из тех, что побудили английского мыслителя Т. Карлейля (1795—1881) назвать политическую экономию «мрачной наукой».

Наконец, именно Кантильон внес в экономическую науку привычное ныне деление общества на три основных класса: земельных собственников, наемных работников и предпринимателей. Две последние категории он различал потипудохода: фиксированный доход — у наемных работников (здесь имелись в виду прежде всего государственные служащие и домашняя прислуга); нефиксированный (неопределенный) доход — у предпринимателей (эта группа охватывала весьма разнородную публику: лиц, ведущих свое дело; тех, кто продает услуги собственного труда; и даже попрошаек и грабителей).

Класс предпринимателей Кантильон вводит на втором этапе своего анализа, при переходе от единого натурального хозяйства к обменному (бартерному). Этот класс приходит на смену классу надсмотрщиков, которые в натуральном хозяйстве доводили волюхозя ина до непосредственных работников. Характерно, что превращение надсмотрщиков в предпринимателей не противоречит, по мысли Кантильона, интересам землевладельцев, напротив, это избавляет их «от чрезмерных забот и хлопот». Кантильону принадлежит замечательное определение предпринимателя как того, кто «дает определенную цену в месте и времени покупки, с тем чтобы затем перепродать по неопределенной цене».

Трем классам общества Кантильон ставит в соответствие три вида доходов («теория трех рент»). Согласно этой теории, фермер как первичный получатель источника всех доходов — продукта земли, выступает одновременно и первым плательщиком доходов (рент): первую (или собственно) ренту он платит земельному собственнику, вторую ренту — городским предпринимателям за их товары и услуги, третья рента составляет его собственный доход. Фиксация структуры общества и связей между ее элементами, возникающих в процессе создания и распределения общественного продукта, стала впоследствии стандартным способом описания экономической системы, причем не только в классической политэкономии. Вплоть до наших дней его широко используют экономисты, историки и социологи разных направлений.

Физиократы.

Идеи Кантильона во многом способствовали возникновению первой научной школы экономической мысли — школы физиократов (от греч. физиократия — власть природы). В названии школы нашла отражение центральная идея о природной силе земли как главном факторе богатства.

Сами физиократы называли себя «экономистами» — так в середине XVIII в. впервые появился термин, возвестивший рождение новой профессии. Физиократы-«экономисты» были научной школой в узком и самом строгом смысле этого слова: это была группа людей, объединенная общими идеями и руководимая учителем-лидером. Таким лидером был Франсуа Кенэ (1694—1774) — придворный врач французского короля Людовика XV. Круг Кенэ, ученики и пропагандисты его идей, принадлежали к элите тогдашнего французского общества. Один из его последователей Жак Тюрго (1727-1781) в первые годы правления Людовика XVI стал даже министром финансов Франции и пытался проводить идеи физиократов в жизнь.

Физиократы были первыми, кто воспринял теоретические идеи Кантильона, и первыми, кто на этом пути добился успеха. Воображение врача помогло Ф. Кенэ создать знаменитую Экономическую таблицу (1758), в которой хозяйственные процессы были представлены но аналогии с кровообращением в живом организме. Кенэ показал, что основу экономической жизни составляет постоянно повторяющийся кругооборот общественного продукта и денежных доходов. Продукт, произведенный различными классами общества, обменивается и распределяется между ними таким образом, чтобы каждый класс имел все необходимое для продолжения своей деятельности снова и снова. Экономическая таблица стала первым опытом моделирования экономических процессов, а образ экономики как кругооборота продукта и доходов во многом предопределил характер и направление развития политической экономии.

Экономическая таблица Кенэ моделирует распределение годового продукта между тремя классами общества: земельными собственниками, сельскими производителями (фермерами) и городскими производителями (рис. 1). Сельское хозяйство, согласно учению физиократов, — единственная отрасль, где создается «чистый продукт» (produit net) — источник общественного богатства. Выбор годового продукта в качестве объекта анализа привязан к годовому циклу сельскохозяйственного производства.

Труд горожан физиократы считали непроизводительным: ремесленников, промышленников, торговцев они называли бесплодным или стерильным классом, т.е. классом, который не производит «чистого продукта». Физиократы, конечно, не отрицали, что в городах производятся полезные блага; логика их рассуждений состояла в том, что люди, не работающие на земле, могут лишь преобразовывать данный им исходный материал, например, сырье, поставляемое сельским хозяйством. Горожане могут себя прокормить за счет обмена своих продуктов на необходимые им блага, но у них нет условий, чтобы участвовать в создании нового богатства.

В своей Экономической таблице Кенэ исходит из того, что продукт сельского хозяйства составляет 5 млрд ливров в год и распадается на три части: 2 млрд — это «чистый продукт»; 1 млрд — часть продукта, идущая на возмещение израсходованных за год «первоначальных авансов», а оставшиеся 2 млрд — это доход самих фермеров, покрывающий расходы «годовых авансов» (прежде всего семян и жиз ненных средств). Предполагается также, что городские ремесленники и промышленники производят 2 млрд ливров, что в точности покрывает их расходы на закупку жизненных средств и сырья.

Мысль о том, что часть общественного продукта должна идти на возобновление «первоначальных» и «годовых авансов» и, более того, что такое возобновление составляет непременное условие создания «чистого продукта» и нормального хода экономических процессов, — одно из главных теоретических достижений Кенэ. Речь шла об осмыслении экономической роли капитала и, соответственно, о введении в научный оборот понятий, которые позднее терминологически закрепились как «основной и оборотный капитал».

Процесс кругооборота годового продукта складывается, по Кенэ, следующим образом.

• Первый шаг: получив после продажи своего продукта «чистый доход» (2 млрд ливров), фермеры передают его земельным собственникам в виде ренты за пользование землей.
• Второй шаг: земельные собственники на эту ренту закупают продовольствие — у фермеров (1 млрд) и мануфактурные товары — у бесплодного класса (1 млрд).
• Третий шаг: на деньги, вырученные от продажи своих товаров земельным собственникам, бесплодный класс (горожане) покупает у фермеров продовольствие (1 млрд).
• Наконец, четвертый шаг, фермеры покупают у бесплодного класса оборудование взамен изношенного на 1 млрд ливров, который, однако, возвращается фермерам за сырье, из которого горожане производят свои товары.

В результате всех этих взаимодействий к началу нового сельскохозяйственного года ситуация возвращается к своему исходному пункту: у фермеров есть необходимый для продолжения работы оборотный капитал, а также 3 млрд ливров, чтобы уплатить ренту и возместить основной капитал, бесплодный класс располагает жизненными средствами и сырьем для продолжения своего производства.

Роль, которую Кенэ отвел в своей модели земельным собственникам, соответствует функции сердца в системе кровообращения. Это своего рода «клапан», проталкивающий деньги по каналам экономического кругооборота. С этим связан один из важнейших практических выводов, который делает Кенэ на основе своей таблицы: если земельные собственники не будут расходовать свою ренту целиком, то общественный продукт не будет полностью реализован, фермеры недополучат доходы и не смогут в следующем году обеспечить прежний объем производства, а значит, и выплачивать ренту на неизменном уровне.

В вопросах экономической политики физиократы, также как позднее Смит, выступали за ограничение государственного вмешательства в экономику и снижение таможенных пошлин. Считается, что именно в ходе этих дискуссий родился знаменитый лозунг эконмического либерализма «laissez faire, laissez passer» — требование срободы действий для предпринимателей и свободного (без обложения пошлинами и сборами) передвижения для их товаров.

Истины ради стоит оговориться, что Франция того времени была страной промышленного протекционизма, и в этих условиях требование снизить налоги и пошлины могло быть не только вопросом принципа, но и выражением интересов земельных собственников и аграрных производителей. Концепция физиократов, отводившая седьскому хозяйству особую роль в создании «чистого продукта», ориентировала скорее на смену приоритетов в экономической политике, чем на отказ от активной политики вообще. Нет сомнения, что деятельность физиократов способствовала утверждению принципов либерализма, однако считать их последовательными либералами было бы, вероятно, некоторым преувеличением.

Автономов В.С. История экономических учений: Учебное пособие. — М.: ИНФРА-М, 2002.