Классическая политэкономия — это по преимуществу макроэкономическая теория. Ее предметом была экономика в масштабе страны, ключевым инструментом анализа — экономические агрегаты: общественный продукт и совокупные доходы крупных общественных классов. Неудивительно, что в работах классиков политической экономии можно найти истоки идей, во многом определивших последующее развитие макроэкономической и денежной теорий.

5.1. Деньги и продукт

Макроэкономические идеи «классиков» складывались в полемике с меркантилизмом и во многом были связаны с переосмыслением и переоценкой роли денег. После краха финансовой системы Джона Ло эта задача казалась особенно актуальной. Развенчанию были подвергнуты меркантилистские представления, объявлявшие деньги двигателем торговли и отождествлявшие их с капиталом. Напротив, количественная теория денег, оставлявшая за ними в основном пассивную роль, пережила второе рождение.

Доход как расход.

Одним из пионеров в применении такого макроэкономического понятия, как «национальный доход», был француз П. Буагильбер (см. гл. 3). Его подход базировался на понимании того, что расходы одних людей — это одновременно доходы других. Соответственно, национальный доход совпадал, по Буагильберу, с величиной совокупных расходов населения, под которыми в свою очередь понимались потребительские расходы.

Если меркантилисты полагали, что деньги — это покупательная сила, которая ведет за собой торговлю и производство, то Буагильбер показал, что эта роль по праву принадлежит не самим деньгам, атому, на что и ради чего они тратятся — потреблению, а точнее, денежному потребительскому спросу населения. Сами деньги — всего лишь временный носитель такого спроса. Важно не только количество денег, но и скорость их оборота: чем быстрее они оборачиваются, тем меньше их нужно. Отсюда внимание, которое Буагильбер (вслед за У. Петти) придавал ускорению оборота денег, а также его стремление противодействовать «придерживанию» денег.

Исходя из того, что основную массу потребителей составляют бедные слои населения, которые тратят на потребление весь свой денежный доход (в отличие от богатых, которые часть такого дохода сберегают, препятствуя возвращению денег в оборот), Буагильбер сделал важный практический вывод, согласно которому перераспределение части налогового бремени в пользу бедных слоев должно увеличивать потребление и, стало быть, национальный доход.

Следующий шаг в осмыслении проблемы связан с А. Смитом. Как мы уже знаем (см. гл. 4), он полагал, что сбережения, иначе говоря, доход, не потребленный первичным владельцем, — вовсе не потеря для экономического оборота. Напротив, это единственная часть дохода (прежде всего прибыли), которая обеспечивает накопление капитала и наращивание богатства. Самое примечательное в аргументации Смита — то, что сбережения и, соответственно, накопление капитала он не противопоставлял потреблению. Предполагалось, что расширение производства означает прежде всего увеличение средств, авансируемых на наем работников. В этом качестве сбережения не отличаются от прочих потребительских расходов и потому не могут быть фактором снижения национального дохода.

Прямая увязка капиталонакоплений (инвестиций) с потребительским спросом — характерная черта классической школы. В основе этого представления — классическая трактовка капитала.

Понятие капитала.

Экономисты классической школы понимали капитал иначе, чем он воспринимался обыденным сознанием: «[л]юди, совершенно не приученные размышлять об этом предмете, — писал Дж.Ст. Милль, — полагают, что капитал — это синоним денег» . Для Смита и, вслед за ним, для Милля капитал — это «запас продуктов различного рода, достаточный для содержания его [человека] и снабжения его необходимыми для его работы материалами и орудиями» в течение всего периода производства и продажи продукта его труда. Капитал — это фактор производства, ответственный за все, что «текущий труд должен получать за счет прошлого труда и продукта прошлого труда».

Таким образом, в системе понятий классической политэкономии капитал характеризуется тремя существенными чертами:

• капитал — это продукт прошлого труда в отличие от естественных факторов производства: труда и земли (природы);
• капитал — это производственный или товарный запас в отличие от запасов для непосредственного потребления;
• капитал — это источник дохода в отличие от накоплений предметов роскоши.

В зависимости от способа употребления капитал делится на основной и оборотный. Основной капитал, по Смиту, приносит прибыль, «не поступая в обращение или не меняя владельца»; оборотный капитал, напротив, «приносит доход только в процессе обращения или меняя хозяев».

Два вида капитала для Смита не вполне равнозначны: «[н]икакой основной капитал не может приносить какой-либо доход иначе, как только при помощи оборотного капитала... Земля, как бы улучшена она ни была, не принесет никакого дохода без оборотного капитала, на который содержатся рабочие, обрабатывающие ее и собирающие ее продукт». Именно затраты оборотного капитала служат источником пополнения запасов, предназначенных для непосредственного потребления, и потому именно они формируют чистый продукт общества.

Таким образом, производство, по мысли Смита, нацелено на потребление, и вся структура капитала подчинена этой цели. Основной капитал и воплощенная в денежной массе часть оборотного капитала обеспечивают общие условия производства, а остальные элементы оборотного капитала представляют собой своеобразные фазы «вызревания» конечного результата: сначала это запас сырья и материалов, затем — запас готовой продукции, наконец — запас потребительских благ в руках их конечного пользователя. Сохранение и увеличение таких запасов составляют, по определению Смита, «единственную цель и назначение как основного, так и оборотного капитала».

Главная составляющая капитала, с точки зрения классиков политической экономии, — это запас жизненных средств работников. Эти понятия порой использовались как идентичные. Подобное представление не было случайным. Прежде всего оно отражало реальности доиндустриальной экономики, в которой труд был слабо вооружен, заработная плата расходовалась почти исключительно на продовольствие, а объем жизненных средств всецело зависел от урожая предшествующего года.

Теория фонда заработной платы

Классическое понятие капитала нашло характерное выражение в теории фонда заработной платы. Эта теория использовалась для объяснения заработной платы как рыночной (краткосрочной) цены труда, в отличие от естественной цены труда, которую «классики» привязывали к прожиточному минимуму, ссылаясь на то, что длительное отклонение уровня зарплаты от такого минимума будет компенсироваться через динамику народонаселения: за счет увеличения смертности — при зарплате ниже прожиточного минимума, и за счет роста рождаемости — при относительно высоком уровне.

Теория фонда заработной платы исходила из того, что как предложение труда, так и спрос на него в каждый момент времени достаточно жестко фиксированы: предложение — количеством наличных рабочих рук, спрос — величиной оборотного капитала в виде жизненных средств, зарезервированных для поддержания наемных работников. Соответственно, размер заработной платы определялся как частное от деления капитала на число работников. «Для рабочего класса, — писал Дж.Ст. Милль, — важны не абсолютный объем накопления или абсолютный объем производства, даже не абсолютная величина средств, предназначенных для распределения среди работников, а соотношение между этими средствами и численностью людей, между которыми делятся эти средства. Положение класса работников нельзя улучшить каким-либо иным способом, кроме изменения этого соотношения в пользу трудящихся» (указ. соч. Т. 2. С. 50).

Условия Англии середины XIX в. мало соответствовали предпосылкам, на которых базировалась эта теория. Возникшая на этой почве критика в ее адрес стала причиной важного исторического эпизода, когда Дж.Ст. Милль в 1869 г. публично отрекся от теории фонда заработной платы.

Но был еще один — научно-аналитический — фактор, закреплявший особую роль запаса жизненных средств в структуре капитала. С первых шагов своей науки, под влиянием практики сельского хозяйства экономисты привыкли исходить из условной предпосылки о годичном производственном цикле. В результате важное различие межцу двумя типами экономических величин — «потоками» и «запасами» — в значительной мере скрадывалось. Так, величина земледельческого урожая — это одновременно величина годового продукта отрасли («поток») и величина запаса, созданного из этого продукта на момент завершения уборочной кампании. Иначе обстоит дело с продукцией, скажем, сырьевых отраслей. Короткий производственный цикл и равномерность поставок избавляют от необходимости создавать большие запасы такой продукции, и основная ее часть без промедления поступает на дальнейшую переработку. В итоге годовое производство сырья многократно превышает его запасы на любую дату. Так что в структуре запасов удельный вес зерна по сравнению с удельным весом сырья намного больше, чем соотношение объемов производства того и другого, особенно по состоянию на конец сельскохо­зяйственного года. Но и в составе чистого продукта общества годовая продукция сырьевых отраслей также практически не представлена, хотя и подругой причине — в этом случае из-за ее промежуточного характера.

Промышленная революция изменила стандартный образ производства и капитала: на первый план выдвинулся основной капитал, и к концу XIX в. капитал уже представлялся скорее как парк машин и оборудования. Это нашло отражение и в экономической теории, в частности в том, что свойственное «классикам» понимание фонда заработной платы как части капитала было практически утеряно.

Юм: механизм цен и денежных потоков.

Если деньги — не капитал и не двигатель торговли, то какую же роль отводила им классическая политэкономия? Краткий афористичный ответ на этот вопрос дал Дэвид Юм (1711 — 1776), знаменитый шотландский философ, друг А. Смита. Деньги, по выражению Юма, — «это не колеса торговли, это смазка для них». Ему же принадлежит и первое теоретическое обоснование пассивной по преимуществу роли денег в хозяйственных процессах.

Под деньгами Юм подразумевал драгоценные металлы — золото и серебро. В основе его теории лежали три основных положения:

• чистый платежный баланс страны оплачивается драгоценными металлами (этот тезис разделялся всеми меркантилистами);
• уровень цен определяется количеством денег в стране (это положение — не что иное, как простейшая форма количественной теории денег);
• соотношение импорта и экспорта зависит от отношения между уровнями цен внутри страны и за рубежом.

Опираясь на эти положения, Юм проследил цепочку зависимостей между денежной массой, ценами и платежным балансом:

• рост денежной массы (в результате активного торгового баланса или деятельности золотодобытчиков) ведет к росту цен внутри страны;
• как следствие снижается конкурентоспособность отечественных товаров, импорт относительно дешевеет, экспорт сдерживается;
• это сказывается на платежном балансе, который становится пассивным, что вызывает отток денег из страны;
• в результате ситуация начинает развиваться в противоположном направлении: внутренние цены снижаются — конкурентоспособность страны растет — платежный баланс улучшается — приток денег в страну возобновляется... и т.д.

Теория Юма продемонстрировала тщетность меркантилистской политики, нацеленной на привлечение денег в страну: нет смысла специально регулировать денежные потоки, если сами они зависят от объективных условий торговли, таких, как уровень цен и конкурентоспособность продукции. Одновременно это была одна из первых успешных попыток четкого описания механизма саморегулирования в экономике.

Теория Юма и лежащая в ее основе количественная теория денег органично дополняли мир «реальной»(«продуктовой») экономики классической школы. В самом деле: приток денег воздействует только на уровень цен, но никак не на «реальные» процессы — объем и структуру спроса и производства. Задача экономиста — объяснить реальные процессы, т.е. проникнуть за денежную «вуаль». Эти взгляды разделялись признанными лидерами классической политической экономии Ж.-Б. Сэем, Д. Рикардо, Дж.Ст. Миллем.

5.2. Закон Сэя

Комплекс идей основоположников классической школы отом, что экономическое благополучие нации определяется не столько ее денежными накоплениями, сколько величиной общественного продукта и пепрерывностыоего кругооборота, в самом начале XIX в. всвоем «Трактате политической экономии» (1-е издание — 1803 г.) обобщил француз Жан-Батист Сэй (Сэ) (1767—1832) — последователь и главный популяризатор теории Смита в континентальной Европе. Это обобщение Сэй назвал законом рынков сбыта, в современной истории экономической мысли оно обычно фигурирует как закон Сэя. В Англии аналогичную идею первым сформулировал в 1807 г. Джеймс Милль (1773— 1836) — отец Джона Стюарта Милля. Закон Сэя стал неотъемлемой частью политико-экономической теории для многих представителей классической школы, включая Д. Рикардо и Дж.Ст. Милля.

По своему первоначальному замыслу закон рынков сбыта был направлен против меркантилистов с характерным для них упором на роль денег. Как указывал Сэй, «не изобилие денег, аобщее изобилие продуктов — вот что способствует продажам. Такова одна из важнейших истин политической экономии» Одновременно он критиковал защитников праздного потребления, разъясняя, вслед за Смитом, что сбережения, будучи добавленными к капиталу, не ведут к уменьшению спроса: они потребляются в том же году, но уже иным — производительным — способом.

«Рынки» и «рынки сбыта»

На русском языке закон Сэя обычно называют просто законом рынков. Такое же словоупотребление принято в английском языке: law of markets. Между тем во французском оригинале «Трактата» речь шла о рынках — debouches в отличие от рынков marches (прямого эквивалента английского markets). В главе 4, при рассмотрении границ рынка у Смита, мы уже сталкивались с неоднозначностью понятия «рынок», которое в одних случаях подразумевает определенный механизм согласования спроса и предложения, в других — величину потенциального спроса, сферу сбыта определенной продукции. Закон Сэя продолжает смитовскую тему рынков — сфер сбыта, а вовсе не тему рынка-механизма (marche, market). Вот почему стандартный перевод (закон рынков) менее точно передает смысл оригинала, чем используемое в этой главе выражение «законрынков сбыта».

Основной смысл закона Сэя сводится к утверждению, что производство само создает себе спрос: «Всякий продукт с момента своего создания, — подчеркивал Сэй, — открывает рынок сбыта для других продуктов на всю величину своей стоимости». Этот вывод логически вытекал из смитовского определения естественной цены товаров как суммы доходов:

Для всей массы товаров Q (суммарная цена товаров) символизирует в этой формуле совокупное предложение, тогда как W + Р + R (сумма доходов — заработной платы, прибыли и ренты) — это не что иное, как совокупный спрос.

В условном мире естественных цен, отражающих равновесие спроса и предложения на рынке всякого товара или фактора производства, закон Сэя был не более чем тавтологией. Вместе с тем он невольно указывал на важную особенность спроса и предложения на макроуровне: если на отдельном рынке спрос и предложение — функции разных, как правило взаимно не зависимых, факторов, то в отношении совокупного спроса и совокупного предложения этого сказать нельзя. Их общей основой служит совокупный общественный продукт. Соответственно, с ростом величины продукта, при прочих равных условиях, предложение и спрос растут пропорционально. Отсюда следовал и главный вывод Сэя о невозможности общего кризиса перепроизводства: «Общий спрос на продукты всегда равен сумме имеющихся продуктов... Нельзя представить, чтобы продукты труда всей нации стали когда-либо избыточными, если один товар дает средства для покупки другого».

Но тем самым закон Сэя закрывал путь к ответу на вопрос, который в жизни становился все более злободневным, — об экономических кризисах. Сэй него единомышленники обходили проблему смягчением формулировок, разъясняя, что речь не идет о полном совпадении спроса и предложения, что на отдельных рынках их расхождение возможно при условии, что недостаточный спрос на одном рынке компенсируется избыточным спросом на других; что совпадение спроса и предложения достигается в среднем, в тенденции, и дисбалансы возможны, но лишь как временное явление. Уже в XX в. с учетом этих оговорок были разграничены две версии закона Сэя: смягченную версию стали называть равенством Сэя; более жесткую, постулирующую тождественное равенство спроса и предложения на макроуровне — тождеством Сэя.

Судьба закона Сэя в истории экономической науки полна драматическими событиями. С одной стороны, фигура Сэя-теоретика часто вызывала скептическое отношение, а в аргументах, на которых базировался закон, были обнаружены серьезные изъяны. С другой стороны, закон привлекал к себе все новые волны интереса, всякий раз открывая исследователям свои новые грани. В результате отношение к закону Сэя и сегодня служит разделительной чертой между ведущими направлениями макроэкономической мысли.

Критики Сэя: Сисмонди и Мальтус.

Закон Сэя нес в себе заряд исторического оптимизма. Он вселял надежду, что процесс накопления капитала не имеет границ, а экономические кризисы — явление едва ли не случайное и преходящее. Неудивительно, что среди единомышленников Сэя преобладали энтузиасты набиравшего силу капитализма, в то время как критика его закона аккумулировала в себе идеологический заряд противоположного знака. Для оппонентов кризисы перепроизводства были н только опровержением научной гипотезы, но и симптомом неизле чимого недуга капитализма.

На первом этапе спор вокруг закона Сэя не выходил за рамки классической политэкономии. Наиболее влиятельными критиками был швейцарец Ж.-Ш. Симон де Сисмонди (1773—1842) и англичанин Томас Мальтус (1766—1834). Их аргументы были опубликованы почти одновременно: работа Сисмонди «Новые принципы политической экономии» вышла в 1819 г., книга Т. Мальтуса «Принципы политической экономии, рассмотренные с точки зрения их практического применения» — в 1820 г.

Оба автора были солидарны, что капитализм не способен обеспечить спрос, достаточный для реализации всего общественного продукта. Корень проблемы они видели в том, что при интенсивном накоплении капитала объем производства растет быстрее суммы доходов. Поскольку при этом подразумевалось, что доходы — это источник потребительского спроса, постольку теории Сисмонди и Мальтуса были теориями недопотребления.

Томас Мальтус.

Известность к Мальтусу как экономисту пришла задолго до публикации его «Принципов...». Наибольший успех имел «Очерк о законе народонаселения» (1798), в котором он доказывал наличие разрыва между динамикой народонаселения, растущего в геометрической прогрессии, и динамикой производства продовольствия, растущего в арифметической прогрессии. Хотя выкладки Мальтуса позже были признаны некорректными, идеи «Очерка...» оказали заметное влияние на экономическую науку, в частности на теорию, объяснявшую тяготение заработной платы к прожиточному минимуму. Кроме того, книга Мальтуса подсказала выдающемуся естествоиспытателю Чарльзу Дарвину основную идею его теории естественного отбора. Несколько позже работа Мальтуса «Исследование о природе и возрастании ренты» (1815) стала одним из источников классической теории ренты.

Сисмонди в своей аргументации ссылался на растушую конкуренцию, которая заставляет снижать цены и доходы, вследствие чего «новый доход, являющийся результатом удешевления продуктов, должен быть меньше нового производства». При недостатке внутреннего спроса капитализм, согласно Сисмонди, может развйваться только за счет постоянного расширения внешних рынков. Что же касается расширения внутреннего рынка, то главным его фактором он считал увеличение доходов основной массы населения — трудящихся. Общественным идеалом Сисмонди был строй мелких товаропроизводителей, работающих на собственной земле и зарабатывающих собственным трудом. Не очень веря в достижимость этого идеала, он стал одним из первых идеологов общества, которое, говоря современным иыком, можно назвать социально ориентированной рыночной экономикой.

Иными были общественные симпатии Мальтуса. Он выражал интересы консервативных слоев английского общества, теснимых растущей буржуазией. В своих доводах Мальтус отталкивался от тезиса А. Смита, что стоимость годичного продукта «располагает» большим трудом, чем затрачивается на его создание. Отсюда следовало, что сами работники не в состоянии выкупить весь свой продукт, и потому для восполнения дефицита совокупного спроса нужны «третьи лица» — социальные слои, сами не создающие дополнительного продукта, но имеющие доходы и предъявляющие спрос. Именно эту «функцию» Мальтус отводил земельной аристократии, государственным служащим, священнослужителям.

В мире естественных цен классической политэкономии логические аргументы Мальтуса и Сисмонди выглядели малоубедительно. В самом деле, разве конкуренция удешевляет только доходы, не затрагивая стоимость продукта? И разве величина совокупного спроса зависит от того, какие именно социальные слои его предъявляют? Логика, как казалось, была на стороне Сэя. Другое дело — факты. После 1825 г. кризисы перепроизводства стали повторяться с необъяснимым постоянством и со все более разрушительными последствиями. Этот конфликт между теорией и фактами длился как минимум до конца XIX в., поддерживая на плаву одновременно и теорию Сэя, логически более стройную, но бессильную перед лицом острой социальной болезни, и теорию Сисмонди, в научном отношении слабую, но дающую хоть какое-то объяснение кризисам. В пору бурных дискуссий конца XIX в. о перспективах развития капитализма в России всплеск интереса к идеям Сисмонди затронул и нашу страну (см. гл. 21).

Догма Смита, или первая тайна закона Сэя.

За мыслью о тождественности совокупного спроса и совокупного предложения, а соответственно, и законом Сэя скрывались по меньшей мере две теоретические тайны. Первая из них — так называемая догма Смита — возникла и получила решение в рамках теоретических предпосылок классической школы. Ее истоки уходят в теорию стоимости Смита, а.ее разгадка содержалась в рукописи II тома «Капитала» — главного сочинения К. Маркса. Рукопись была написана еще в 60-е годы XIX в., но достоянием общественности разгадка Маркса стала только в 1885 г., когда II том был опубликован уже после смерти автора.

Анализ, проведенный Марксом, выявил три важных обстоятельства:

• во-первых, наличие грубой теоретической ошибки, лежащей в основании закона Сэя;
• во-вторых, корректность аргумента критиков Сэя, обративших внимание на то, что величина общественного продукта имеет тенденцию расти быстрее, чем сумма доходов;
• в-третьих, незыблемость главного вывода самого Сэя о том, что капитализм действительно способен обеспечивать полную реализацию создаваемого им общественного продукта.

Догмой Смита Маркс назвал сведение стоимости (естественной цены) товаров к сумме доходов, упрекая в приверженности к ней скорее эпигонов Смита, чем его самого. Как мы уже видели (см. гл. 4), Смит не признал затраты капитала четвертым элементом цены на том основании, что они соответствуют стоимости ранее созданных продуктов труда, которая в свою очередь распадается на те же три элемента, что и конечный продукт. Позиция Смита имела свои резоны: включение затрат капитала в цену всех товаров привело бы к тому, что один и тот же продукт (например, сено, скормленное овцам) вошел бы в годичный продукт общества многократно: сначала в цене шерсти, затем — пряжи, далее — ткани, сукна и т.д. Так что именно благодаря этой догме Смит избежал повторного счета при измерении годового продукта. Впрочем, у самого Смита отрицание затрат капитала в качестве части цены еще не стало догмой. Во второй книге «Богатства народов» он даже ввел специальное понятие «валовой доход страны», который отличался от «чистого дохода» (равного сумме доходов) как раз на «издержки по восстановлению основного и оборотного капитала».

Однако Сэй и его последователи прошли мимо этих уточнений, в результате в их трактовке стоимость общественного продукта оказалась эквивалентной не только сумме доходов, но и совокупному спросу. А это была двойная ошибка. Во-первых, в силу упомянутой выше разницы между валовым и чистым доходом (продуктом), а во-вторых, потому что рыночный спрос предъявляется не только на конечный продукт. Если вернуться к нашему примеру с сеном, то легко заметить, что нарынок в качестве товара может выноситься и само сено, и шерсть, и пряжа, и сукно. Тот самый промежуточный продукт, который создает повторный счет при измерении годичного продукта, составляет совершенно реальную часть совокупного спроса.

Но если стоимость продукта равна сумме доходов плюс затраты капитала:

где I — доходы (смитовские W + Р + R), а С — затраты капитала, то динамика величины продукта Q вполне может — в согласии с доводами Сисмонди и Мальтуса — опережать динамику доходов I. Для этого достаточно, чтобы опережающим темпом росло слагаемое С — затраты капитала. Для эпохи подъема капитализма такое опережение было вполне закономерным явлением.

Но на этот же промежуточный продукт, связанный с восполнением капитальных запасов, предъявлялся и соответствующий спрос — тот самый, которого не хватало критикам закона Сэя для полной реализации общественного продукта! Принципиальная возможность (отнюдь, впрочем, не гарантированная) такой реализации и была продемонстрирована Марксом в его теории воспроизводства общественного капитала (см. гл. 7).

Спрос на деньги, или вторая тайна закона Сэя.

Решение, предложенное Марксом, показало, что значительная часть споров вокруг закона Сэя была вызваны ошибкой, однако устранение ошибки вовсе не снимало проблемы — как объяснить кризисы перепроизводства.

Для того чтобы раскрыть вторую тайну закона Сэя, нужно было прежде всего четко осознать, что абстрактная возможность совпадения совокупного спроса и совокупного предложения вовсе не гарантирует их действительного совпадения и, более того, что их расхождения могут иметь закономерный характер. А это предполагало выход за рамки привычных для классической школы предпосылок теоретического анализа и, стало быть, преодоление определенных стереотипов мышления, что всегда нелегко и что в данном случае существенно затянуло решение вопроса. Наметки такого решения можно обнаружить даже у самого Сэя; Дж.Ст. Милль имел вполне четкий ответ на него уже в начале 30-х годов, Маркс — в 60-е годы, однако общее признание этих достижений произошло много позже.

Речь шла прежде всего о переосмыслении роли денег, отказе от ее сведения к функции средства обращения. В отличие от меркантилистов Буагильбера и Кенэ, которые опасались «придерживания» денег и тем самым допускали, что деньги нужны не только в обращении, Смит и его последователи вполне сознательно отбросили подобные опасения. Такое поведение они считали неразумным: кто откажется от возможности получать доход, хотя бы в размере банковского процента? «Во всех странах, — писал Смит, — где существует достаточно устойчивый порядок, каждый человек, обладающий здравым смыслом, старается употребить имеющиеся в его распоряжении запасы [ради]... удовлетворения своих потребностей в настоящем или прибыли в будущем».

Иными словами, предполагалось, что деньги не задерживаются на руках экономических агентов, выступая лишь мимолетным посредником в обмене одних товаров на другие. В этом смысле закон Сэя — это закон бартерной экономики при равновесии спроса и предложения на всех рынках. Дж.Ст. Милль решился на прямо противоположное предположение: «В случае бартера покупка и продажа сливаются в один одновременный акт... Эффект применения денег, более того, их полезность состоит в том, что они позволяют разделить этот единый акт на две операции, из которых одна осуществляется теперь, а другая — хотя бы и год спустя, в любое удобное время... И вполне может случиться, что в определенное время всеобщая склонность продавать без задержки совместится со столь же распространенной склонностью по возможности воздерживаться от покупок. Именно так всегда и происходит в периоды, которые называют периодами перепроизводства».

Милль весьма четко охарактеризовал условия, при которых закон Сэя не выполняется. Стоит заменить выражение «склонность воздерживаться от покупок» на оборот со словами «спрос на деньги», чтобы это объяснение стало вполне современным. Закон Сэя действует тогда, когда спрос на деньги неизменен.

Тем не менее для самого Милля закон Сэя так и остался непреложным. Как и для других классиков, для него главным объектом экономической теории оставалась экономика в состоянии устойчивого равновесия, мир естественных цен. В этом мире для «склонности воздерживаться от покупок» места не было. Только в XX в., когда — во многом под влиянием Дж.М. Кейнса — экономисты всерьез заинтересовались краткосрочными экономическими процессами и неравновесными состояниями, по-новому высветились и многие мысли экономистов прошлого, включая рассмотренную идею Милля. Особенно характерна переоценка «теории третьих лиц» Мальтуса, в прошлом не раз осмеянной. Оказалось, что Мальтусу удалось проследить механизмы, порождающие состояние экономики, которое стали называть ее «перегревом». Для такой ситуации рецепт перераспределять доходы в пользу «третьих лиц» имел смысл — в той мере, в какой это ограничивало инвестиционный спрос и тем самым «охлаждало» конъюнктуру.

5.3. Дискуссии о деньгах и кредите

Тот факт, что в стремлении докопаться до причин богатства, «классики» создали теорию «реальной», т.е. неденежной, экономики, вовсе не означает, что представления эпохи на тему денег ограничивались простой версией количественной теории в духе Д. Юма. По своему характеру денежная теория «классического периода» была скорее прикладной областью экономической науки. В этих рамках разрабатывались многие важные проблемы, от которых абстрагировалась «высокая» теория. Среди них — условия, при которых деньги могли активно влиять на реальные экономические процессы. Собственно уже у Юма проскальзывала мысль, что количественная теория не применима к тому короткому периоду времени, который следует непосредственно за поступлением денег в обращение, т.е. к периоду приспособления к новому объему денежной массы. Первым, кто эту идею выразил вполне отчетливо (и раньше, чем Юм), был Р. Кантильон (см. гл. 3). Именно ему принадлежит анализ эффекта «впрыскивания» дополнительной денежной массы в обращенние, или эффекта Кантильона. Предположив некую страну, которая сама добывает денежный металл, Кантильон проанализировал как новая партия этого металла может влиять на хозяйственные процессы. Сначала, полагал Кантильон, создается дополнительный спрос и стимулируется производство в смежных секторах экономики, затем возникает цепная реакция проникновения этого первичного импульса в остальные сектора экономики, и только после того, как первичный краткосрочный импульс иссякнет, возникает долгосрочный эффект от дополнительной денежной массы — рост уровня цен.

В конце XVIII — начале XIX в. основные дискуссии сфокусировались на «бумажных деньгах» — кредитных инструментах обслуживания хозяйственного оборота. Их главной темой — не без влияния уроков Джона Ло — стало обсуждение возможностей, границ и методов регулирования кредитной эмиссии.

«Закон оттока» и доктрина реальных векселей.

Отправной точкой дискуссии и в этом случае была позиция А. Смита. Он исходил из наличия, во-первых, определенной «потребности торговли» в деньгах (в современных терминах — трансакционного спроса на деньги), во-вторых, способности рынка удовлетворять эту потребность, т.е. механизма саморегулирования объема денежной массы в обращении, и, в-третьих, из того, что бумажные деньги (прежде всего банкноты) — это не что иное, как заменители собственно денег, под которыми подразумевались металлические деньги (золото и серебро), выполняющие функцию средства обращения. Те же золото и серебро, используемые для накопления сокровищ или для обмена на импортируемые товары, в качестве денег уже не рассматривались. Соответственно, вопрос о размерах эмиссии бумажных денег сводился для Смита к простому правилу: «Общее количество бумажных денег всякого рода, какое может без затруднений обращаться в какой-либо стране, ни при каких условиях не может превышать стоимости золотой или серебряной монеты, которую они заменяют или которая (при тех же размерах торгового оборота) находилась бы в обращении, если бы не было бумажных денег».

Поскольку расходы по поддержанию денежной массы в обращении Смит считал вычетом из чистого продукта общества, постольку замена металлических денег бумажными высвобождала, по его мнению, золото и серебро для более продуктивного использования, прежде всего для расширения внешней торговли. При этом денежная система должна была оставаться смешанной (бумажно-металлической), так чтобы бумажные деньги всегда могли обмениваться на металл.

При такой системе Смит не опасался чрезмерного выпуска банкнот, полагая, что это противоречит интересам самих банков: избыток денег в каналах обращения неизбежно вызовет их отток и, соответственно, возврат в банки в обмен на металл, что повысит их издержки по поддержанию резервов золота и серебра. Этот механизм получил наименование «закон оттока» (или «обратный приток»).

Как отдельному банку определить в этих условиях объем кредитования, соответствующий «потребностям торговли» и уберечься от риска чрезмерной кредитной эмиссии? Для этого, согласно Смиту, достаточно, чтобы банк учитывал только «реальные векселя» (геаl bills), т.е. векселя, выданные под реальные партии товаров, и, соответственно, воздерживался от кредитования долгосрочных проектов и, тем более, спекулятивных операций: «Когда банк учитывает купцу реальный вексель, трассированный действительным (real) кредитором на действительного (real) должника и с наступлением срока действительно (really) оплачиваемый последним, он только ссужает ему часть стоимости, которую ему в противном случае пришлось бы держать у себя без употребления и в виде наличных денег для покрытия текущих платежей».

Позднее это условие стало называться «доктриной реальных векселей».

С точки зрения принципов регулирования кредитной эмиссии позиция Смита была и жесткой, поскольку ограничивала объем бумажной денежной массы той суммой металлических денег, которую она замешает, и мягкой, поскольку главную роль по регулированию объема денежной массы оставляла за самими банками. Эта неоднозначность позиции и создала почву для последующих дискуссий.

Генри Торнтон.

Самый значительный вклад в денежную теорию XIX в. внес Генри Торнтон (1760—1815), английский банкир, общественный деятель и филантроп, автор «Исследования природы и действия бумажного кредита в Великобритании» (1802). Одно из достижений Торнтона — разработка идеи множественности платежных средств, в число которых, наряду с монетами и банкнотами, он включал кредитные инструменты, такие, как векселя и депозиты. Не называя последние деньгами буквально, он фактически пришел к расширительной трактовке денег. Шагом вперед был и анализ механизма денежного мультипликатора — зависимости размеров кредитной надстройки от величины денежной базы (металлических монет и бумажных денег, имеющих статус законного платежного средства).

Главное достижение Торнтона — описание так называемого косвенного механизма влияния денежной массы на уровень цен. Прямой механизм такого влияния, рассмотренный Юмом и Кантильоном (см. выше в этой главе), базировался на металлических деньгах и сводился к обесценению денег в случае переполнения ими каналов обращения. Торнтон проанализировал аналогичный механизм для кредитно-денежного обращения, где воздействие денежной массы на цены опосредовано уровнем учетной ставки процента. Логика косвенного механизма сводится к следующим основным моментам:

• дополнительная эмиссия банкнот снижает учетную ставку процента и облегчает кредитные заимствования;
• при уровне учетной ставки ниже нормального уровня прибыли создаются условия, при которых вы годно брать кредит и расширять дело практически без ограничений;
• краткосрочный эффект такого расширения кредита — усиление хозяйственной активности («реальный» эффект);
• долгосрочный эффект расширения кредита — номинальный рост цен;
• рост цен ведет к снижению реального уровня нормальной прибыли вплоть до ее уравнивания с учетной ставкой процента и восстановления равновесия при возросшем уровне цен.

В своем анализе Торнтон впервые указал на значение разницы между учетной ставкой и средней (нормальной) прибылью, предвосхитив гораздо более позднюю идею о разграничении денежной и реальной ставок процента. Краткосрочный эффект эмиссии подсказал Торнтону важный практический вывод, что в условиях денежных кризисов расширение кредита — мера допустимая и целесообразная. Говоря современным языком, это был аргумент в пользу инфляционного метода развязывания денежных кризисов.

Спор денежной и банковской школ.

Если во времена Смита и Торнтона главной задачей было уяснение самих механизмов денежного обращения в условиях смешанной бумажно-металлической системы, то к середине XIX в. центр внимания сместился в сторону практических вопросов регулирования денежного оборота. Вокруг этих вопросов и развернулся известный спор между денежной и банковской школами, проходивший в Англии в 30-40-е годы XIX в.

Сторонники денежной школы (лорд Оверстоун, Р. Торренс) видели в денежном обращении источник экономической нестабильности. Особенно они опасались чрезмерной кредитной экспансии как следствия разрастания системы кредитных инструментов, обслуживающих хозяйственный оборот (в частности, чекового обращения). Чтобы противодействовать такой опасности, они предлагали жестко контролировать денежное предложение, а именно «денежную базу» — запасы металлических денег и выпуск банкнот, надеясь, что это обеспечит достаточно надежный контроль за всей кредитной эмиссией.

Банковская школа (Т. Тук, Дж.Ст. Милль) исходила, напротив, из того, что колебания экономической активности, в том числе кризисы, имеют реальные (т.е. неденежные!) причины, тогда как кредит — это лишь инструмент, обслуживающий экономический оборот. Они считали, что кредит следует за ценами, а не наоборот: цены — за кредитом. Банковская школа подходила к проблеме со стороны спроса на деньги, полагая, что денежное предложение вторично, что количество средств обращения приспосабливается к потребностям самого рынка. Регулировать эту величину — дело самой банковской системы, и ответственность за такое регулирование должна лежать на банковском сообществе. Расчет был на «закон оттока» и связанные с ним механизмы саморегулирования. Предполагалось, что излишняя эмиссия противоречит интересам самих банков. Возражая оппонентам, сторонники банковской школы утверждали, что контроль за предложением денег не всегда нужен (например, если он ведет к дефляции) и, как правило, неэффективен (в силу слабости связи между денежной базой и кредитной надстройкой).

Результатом этого спора было принятие в Англии в 1841 г. знаменитого Акта Пиля, или Акта о банковской хартии, который определил принципы работы Банка Англии. Акт базировался на подходе денежной школы и предусматривал весьма жесткий порядок регулирования денежной массы. Аналогичные законы были приняты в ряде других стран Европы, подобный порядок действовал в конце XIX в. и в России. Однако победа денежной школы была временной. Уже вскоре после его принятия действие Акта Пиля приходилось неоднократно приостанавливать в периоды кризисов. А в XX в. развитие и денежной теории, и самих денежных систем шло в русле, намеченном скорее банковской школой.

Автономов В.С. История экономических учений: Учебное пособие. — М.: ИНФРА-М, 2002.