25.1. Марксизм о научно планируемом обществе

Плановое хозяйство, опыт построения которого начали захватившие в конце 1917 г. власть в России большевики, должно было воплотить идеи К. Маркса и Ф. Энгельса о более высоком, чем капиталистический, коммунистическом способе производства, когда «вместе с всесторонним развитием индивидуумов вырастут, и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком»¹. Историко-философское и политэкономическое обоснование революционной коммунистической доктрины резюмировал вывод, что «созданные в пределах капиталистического способа производства производительные массовые силы, которые он уже не в состоянии обуздать, только и ждут того, что их возьмет в свое владение организованное для планомерной совместной работы общество, чтобы обеспечить всем членам общества средства к существованию и свободному развитию их способностей, причем во все возрастающей мере»^2.

В категориях своего формационного подхода Маркс и Энгельс дали общие определения характера производительных сил, подготовленных капиталистическим производством к переходу на более высокий уровень (обобществление труда, крупное машинное производство, электрификация), и ориентиры нового — коммунистического — типа производственных отношений:

• «ассоциированный труд, выполняемый добровольно, с готовностью и воодушевлением» — «непосредственно общественный труд», мерой которого является рабочее время, поскольку «общество может просто подсчитать, сколько часов труда заключено в паровой машине, в гектолитре пшеницы последнего урожая, в ста квадратных метрах сукна определенного качества»³;
• «прозрачно ясные» отношения в «союзе свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу»⁴;
• общество, «освобожденное от пут капиталистического производства», избавит работника от судьбы «искалеченной экономической разновидности, прикованной к одному участку производства», вырастит «новое поколение всесторонне развитых производителей, которые понимают научные основы всего промышленного производства и каждый из которых изучил на практике целый ряд отраслей производства от начала до конца»⁵;
• «законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием и тем самым будут подчинены их господству»⁶.

При распределении общественного продукта должны быть выделены для обеспечения процесса расширенного производства:

1. фонд возмещения потребленных средств производства;
2. фонд расширения;
3. резервный и страховой фонд.

Другая часть совокупного продукта предназначена служить в качестве предметов потребления, за вычетом:

1. общих, не относящихся непосредственно к производству издержек управления;
2. общественных фондов потребления (школы, средства здравоохранения);
3. фондов для нетрудоспособных⁷.

Если использовать терминологию современной неоконсервативной философии⁸ и институциональной экономической теории⁹, то в коммунистическом проекте можно выделить три ключевые предпосылки:

1. миф универсального гнозиса — образ прозрачного и пластичного мира, доступного интеллекту и подвластного воле человека;
2. ориентацию на создание структур с изначальной гуманитарной и нерыночной направленностью, игнорирующую (тщетно) оппортунистическое поведение индивидов;
3. неограниченный (и неосторожный) оптимизм в том, что касается прогресса «производительных сил» (изобилие ресурсов и продуктов, открываемое прогрессом науки и техники) и пластичности человеческой природы¹⁰.

Ориентиры будущего послекапиталистического общества были «намыты» в русле утопического социализма XIX в. — радужных идеалов и коммунитарных экспериментов, с одной стороны, «критики политической экономии» — с другой.

Доктринальные основания образов «естественного порядка» буржуазной политической экономии и «совершенного строя» социалистических (коммунистических) проектов могут быть сопоставлены в трех главных антитезах:

• разделение труда — перемена труда как форма его превращения в «первую жизненную потребность» и средство всестороннего развития личности;
• «невидимая рука» рынка и конкурентной анархии — сознательная планомерная организация общественного производства;
• распределение доходов по факторам производства — распределение «каждому по его труду», а затем и «каждому по потребностям».

Идея перемены труда была унаследована марксизмом от полубезумного фантазера Шарля Фурье и практичного фабриканта-филантропа Роберта Оуэна; идея планомерной ассоциации трудящихся и принцип распределения по трудовым заслугам — от Клода Анри Рувруа де Сен-Симона (о «гении и энциклопедическом уме» которого Маркс, по свидетельству Энгельса, отзывался «исключительно с восторгом») и его учеников, которые ввели само слово «социализм».

Фурье и Оуэн предполагали идеальный строй в виде относительно небольших хозяйственных общин, преодолевающих противоположность между городом и деревней, но преимущественно сельскохозяйственных. Воспитание и обучение новых поколений должно было подготовить их к трудовым «сеансам» (Фурье), обеспечивающим привлекательность труда в его разнообразии. Из фурьеризма и оуэнизма возникли общеевропейская практика детских садов и марксистская концепция политехнической школы¹¹. Убеждение, что «каждый ребенок с 9-летнего возраста должен часть времени быть занятым производительным трудом, сочетаемым с умственным образованием и гимнастикой», было закреплено в формуле I Интернационала (Базельский Конгресс, 1865) о праве каждого ребенка на «интегральное образование, которое даст ему возможность стать одновременно работником умственного и физического труда». Интегральное, политехническое образование и разнообразие труда были, очевидно, для Маркса и Энгельса предпосылками в утопии превращения труда в «наслаждение», в «первую потребность жизни».

Но марксизм — вслед за сен-симонизмом — представлял коммунистический труд централизованным, ассоциированным в крупных масштабах, созданных машинным производством. Сен-Симон наряду с установлением трехпалатного парламента (палаты изобретений, образования и исполнения — последняя исключительно из богатейших промышленников) проповедовал связующую роль банков в объединении «промышленности всех родов» для достижения цели общенародного интереса. Эту идею после смерти учителя развили в 1828-1829 гг. его последователи. Они выдвинули идею общей банковской системы с трехуровневой иерархией (центральный, территориальные и специализированные отраслевые банки) для согласования потребностей производства и потреблении и решения основных задач научно-промышленного общества: «точной классификации работников», «разумного распределения орудий производства», «правильной оценки сделанного», «справедливого вознаграждения труда»¹².

В годы наивысшего расцвета сен-симонистской школы (начало 1830-х годов) к ней примыкал Эмиль Перейра, который спустя 20 лет реализовал идею удешевленного общественного промышленного кредита с массовым распространением мелких акций среди населения, создав вместе со своим братом Исааком банк «Креди Мобилье» (1852). Маркс заметил, что братья Перейра внесли «кредитные и банковские грезы» сен-симонистов в практику акционерного дела. Сам Маркс считал, что в банковской системе дана форма общественного счетоводства и распределения средств производства в общественном масштабе; кредит и акционерные общества — переходный пункт к превращению капитала в собственность ассоциированных производителей, «упразднение капиталистической частной собственности на основе самой капиталистической системы»¹³ и средство к постепенному развитию в национальном масштабе кооперативных фабрик, которые уже являются прообразом к «положительному упразднению частной собственности» при социализме.

В свою очередь Энгельс солидаризовался с формулой Сен-Симона о том, что политическое управление людьми должно превратиться в «руководство процессами производства», трактуя ее как «мысль об отмене государства». Государство, по Марксу и Энгельсу, — продукт частной собственности на средства производства и разделения общества на классы, выражение классовой воли господствующих классов. Оно будет постепенно отмирать после обобществления собственности революционной диктатурой пролетариата — государством переходного периода превращения капиталистического общества в коммунистическое.

Однако еще при жизни Энгельса партийные лидеры германской социал-демократии — А. Бебель, К. Каутский и др. — стали широко использовать понятие «Zukunftsstaat» («государство будущего») как политическую цель социал-демократов, реализация которой позволит осуществить необходимые экономические преобразования. В брошюре «На другой день после социалистической революции» (1902) Карл Каутский высказал мнения, что в пролетарском Zukunftsstaat'e найдут завершение тенденции к горизонтальной концентрации фабричного производства (экономия на масштабах) и к государственному попечению о науке, все более и более превращающейся «в бесхлебное ремесло, которым нельзя добывать себе средства к жизни, которому могут посвящать себя только лица, получающие за это содержание у государства». Но при главенстве государственного хозяйства его роль будет второстепенной в торговле, где на первый план выступят потребительские товарищества и общины; в руки коммунальных учреждений перейдут производство предметов потребления и распределение их для удовлетворения местного спроса. При поддержке К. Каутского вышло в 1897 г. сочинение Атлантикуса (псевдоним уроженца Риги Карла Баллода (1864-1931), в 1905-1919 гг. профессора Берлинского ун-та) «Der Zukunftsstaat», излагавшее на примере Германии детальные статистические расчеты рациональной организации социалистическим государством отдельных отраслей сельского хозяйства (от мелиорации до производства сахара и водки) и промышленности (от железоделательной до производства роялей) — при сосредоточении производства главнейших жизненных средств на крупных предприятиях, где легко можно достигнуть общественного контроля, и сохранении частной инициативы в производстве предметов роскоши, жилищном строительстве и издательском деле.

Баллод был первым из социалистов, кто выставил в качестве средства достижения более высокой производительности труда всеобщее распространение разработанной американским инженером Фредериком У. Тейлором системы рационализации трудовых действий и управления предприятием (scientific management). При такой рационализации «достаточно» всеобщей трудовой повинности молодежи в течение 5-6 лет после получения среднего образования (после завершения службы в трудовой армии — пожизненная рента), с отбором после 2 лет особо одаренных для овладения административными, медицинскими, научными, художественными и педагогическими профессиями.

Взгляды Маркса, Энгельса, Каутского и Баллода были главными источниками представлений о плановом хозяйстве для пришедших к власти большевиков. Однако в речи на I Всероссийском съезде советов народного хозяйства (май 1918 г.) В. Ульянов-Ленин заявил, что не знает ни одного сочинения о социалистическом обществе, «где бы указывалось на ту конкретную практическую трудность, которая встанет перед взявшим власть рабочим классом, когда он задастся задачей превратить всю сумму накопленного капитализмом богатейшего исторически неизбежно-необходимого для нас запаса культуры и знаний и техники - превратить все это из орудия капитализма в орудие социализма»¹⁴.

Вождь большевиков явно лукавил, поскольку уже Э. Бернштейн, ревизуя Маркса, констатировал иллюзорность надежд на то, что управление производством в крупных размерах и в соответствии с новейшими требованиями науки осуществимо руками самих рабочих. Чем обширнее предприятие и сложнее ведение его дел, тем более трудно соблюдение принципа, «чтобы руководитель непосредственно избирался теми, кем он руководит, и зависел от их расположения духа»¹⁵.

«Недомолвкам» Маркса относительно «высших форм труда» уделил главное внимание в своей книге — первой в России, специально посвященной критике «Капитала», — экономический обозреватель журнала «Вестник Европы» Л. З. Слонимский (1850-1918). «В капиталистическом производстве, по описаниям Маркса, господствует сложная умственная работа, требующая технических и коммерческих знаний, большого практического искусства, находчивости и изобретательности, тогда как значение простой рабочей силы неизбежно понижается вместе с сокращением и упрощением функций мускульного труда в крупной промышленности». Но это противоречит тем выводам, к которым ведут Маркса «фикция кристаллизованного труда как определителя ценности» и «искусственное внесение элемента суровой классовой борьбы», поскольку «представители высших форм труда уже входят в состав буржуазии и тем не менее без их непосредственного участия немыслимо существование и развитие какой бы то ни было отрасли крупного промышленного производства»¹⁶.

25.2. Проект «всеобщей организационной науки»

Александр Александрович Богданов-Малиновский (1873-1928) стал широко известен после выхода своей первой книги — «Краткого курса экономической науки» (1897) — результата, как подчеркивал автор, его сотворчества с тульскими заводскими рабочими, которые «широтой и разнообразием своих запросов» направляли «ищущую мысль молодого лектора» в сторону марксизма как «монистического миропонимания», соединяющего «в одной сложной цепи развития звенья технические и экономические с вытекающими из них формами духовной культуры». «Краткий курс» Богданова стал самым популярным учебником политической экономии в России, к 1906 г. вышло уже 9 изданий, причем появился и раздел «Социалистическое общество». Кроме того, в соавторстве с И. Степановым-Скворцовым Богданов написал «Курс политической экономии» (1-й том в 1910 г.; 2-й - в 1918 г.).

Политическая экономия, так же как и активная революционная деятельность (увенчавшаяся солидерством, а затем соперничеством с В. Ульяновым-Лениным в Большевистском центре), была лишь частью напряженных усилий Богданова по претворению в жизнь программы «монизма», соединяющего идеалы рабочего движения с интегративными концепциями естествознания и философской мысли. «Страсть к монизму», искания универсального «социально-трудового миропонимания» и образ «планомерности как самой сущности социализма» Богданов воплотил в работы «Эмпириомонизм» (в 3 томах, 1904-1906), «Красная звезда» (роман-утопия, 1908),«Тектология: всеобщая организационная наука» (в 3 томах, 1913-1922), «Вопросы социализма» (1918; написано между февральской и Октябрьской революциями 1917 г.), «Социализм науки» (1918) и др. Революционер-марксист, Богданов по своим философским и социокультурным позициям был убежденным позитивистом и сциентистом. Дистанцировавшись и от большевиков, и от теоретиков II Интернационала (Г. Плеханов, К. Каутский), он отказался от основанной на гегелевской диалектике интеллектуальной парадоксии, сделав вывод, что «из царства необходимости в царство свободы ведет не скачок, а трудный путь». И этот путь есть путь овладения рабочими массами знаниями и навыками, необходимыми для осуществления «строя хозяйственной планомерности».

Всемирную историю Богданов резюмировал формулой «дробление человека» — в специализации и в расхождении высших, «организаторских» форм труда от низших, «исполнительских». Именно отношения «организаторов» — «исполнителей», укорененные в технико-экономических отношениях, но оформленные и регулируемые идеологически, — основа классового деления общества; причем организаторский класс, как правило, складывается и становится классом раньше, чем исполнительский, но с течением времени теряет реально организаторскую функцию, превращаясь в класс паразитический и вырождаясь. Буржуазия, утвердив капиталистическое воспроизводство, начинает развиваться «по преимуществу в потребительном, т.е. паразитическом, направлении» и вырождается в рантьерство.

Организаторская деятельность «на службе капитала и буржуазного государства» переходит к «технической интеллигенции» (термин введен Богдановым в 1909 г.) — промежуточной социальной группе владельцев специализированных знаний. Социально-экономический идеал технической интеллигенции, численность и роль которой растет вследствие всевозрастающего значения «производства идей» для технического и экономического прогресса, Богданов характеризовал так: «Планомерная организация производства и распределения под руководством ученых-экономистов, врачей, юристов, вообще — самой этой интеллигенции; при этом она создает привилегированные условия для себя, но также условия жизненно удовлетворительные для рабочего класса, тем самым устраняются основания для классовой борьбы и получается гармония интересов»¹⁷.

Этот образ целиком совпадает с технократической утопией Г. Гантта — Т. Веблена, но Богданов противопоставил ему другой утопический идеал — программу создания тектологии (от греч. тектон — строитель) — «всеобщей организационной науки», универсальной теории организации человеческих знаний для обеспечения интегрального образования, «всесторонней подвижности труда», «целостного организационного мышления» и «всесоциальной планомерности». На основе «всеобщей организационной науки» Богданов предполагал выработать «общие методы исследования, которые давали бы ключ к самым различным специальностям и позволяли бы быстро овладевать ими». «Наука — великое орудие труда... будет обобществлена, как этого требует социализм по отношению ко всем орудиям труда». Если «всесторонняя подвижность труда» работников-универсалов — «необходимое условие гибкости форм производства и планомерности его развития», то без наличия точных знаний, которыми «пока владеют только интеллигенты-организаторы», рабочим даже в случае захвата политической власти не на что рассчитывать, кроме «перехода из-под ига капиталистов под иго инженеров и ученых»¹⁸.

Свой грандиозный замысел Богданов рассматривал как развитие «исторического монизма» Маркса и Энгельса и «гносеологического демократизма» австрийского физика и историка науки Эрнста Маха (1838-1916), подчеркнувшего то «преимущество хозяйства науки перед всяким другим хозяйством... что накопление ее богатств никому не приносит ущерба». «Гносеологический социал-демократизм» Богданова был завершением выраженного в I томе «Капитала» марксистского рационалистического максимализма: сознательный планомерный контроль ассоциации трудящихся над системой «прозрачно ясных» производственных отношений¹⁹.

Предложенный Богдановым «всеорганизационный» проект был отвергнут большевиками-ленинцами, обвинившими тектолога в том, что в его системе «идея общности всех людей преобладает над идеей классовой и групповой борьбы», в ревизионизме и «оппортунистическом культурничестве». В свою очередь Богданов, разработав к 1917 г. концептуальную схему «обобщения всего организационного опыта, накопленного человечеством», применил ее к эпохе мировой войны и революционного кризиса и раскритиковал в книге «Вопросы социализма» представления «максималистов» В. Ульянова-Ленина и Ю. Ларина о наличии предпосылок для «завтрашнего» перехода к хозяйственной планомерности, якобы созданных системой военно-государственного капитализма.

Богданов отодвигал возможность планомерного хозяйства, или «коллективистского строя», в отдаленную перспективу, гораздо четче других выделяя его технические предпосылки:

1. поднятие машинного производства на ступень автоматизации — тенденция к превращению рабочей силы в синтетический тип, совмещающий функции типов «организаторского» и «исполнительского», и к устранению социальной градации видов труда;
2. «грандиозная революция в способах сообщения»;
3. электроэнергия, которая поддается «детальному распределению, учету и контролю» — база «машинного производства в более высокой, чем нынешняя, фазе».

Богданов первым в России и в мировой политико-экономической литературе указал на атомный характер XX столетия и на угрозу ядерного омницида: работа над электричеством и производными от него явлениями открывает еще более грандиозные перспективы освоения внутриатомной энергии, поставив перед научной техникой самую революционную из всех задач, даже частичное разрешение которой «само по себе повело бы к преобразованию всей социальной организации: оно должно дать в руки людям такие гигантские и грозные силы, которые необходимо требуют контроля общечеловеческого коллектива, иначе они могут оказаться гибельными для всей жизни на земле»²⁰.

«Использовать современную науку для прямого воплощения социализма в жизни не так-то легко. Требуется огромная предварительная работа»²¹, чтобы заменить стихийный двигатель технического прогресса — экономическую конкуренцию — планомерным решением задач на основе оформленного опыта прошлого; мобильность рыночного спроса на рабочую силу — новым механизмом добровольного перемещения производителей по звеньям производства, основанным на классовой однородности, развитии здоровой «органической» потребности в труде и универсальных методах овладения знаниями и навыками, которые должна обеспечить всеобщая организационная наука.

Тектология А.А. Богданова была наиболее разработанным из утопических проектом социализма как безрыночного, бесклассового научно-планируемого общества. Ходом истории ей было суждено остаться достоянием архива науки — после полувека отвержения и забвения привлечь к себе внимание как эвристически ценный опыт создания общей теории структур и организаций, предвосхищение кибернетики и общенаучного системного подхода²². Примечательно, что Богданов оценивал К. Маркса как «великого предшественника организационной науки», у которого в политической экономии последовательно проведена «структурная точка зрения». Сам Богданов подробно разработал теорию устойчивого развития структур, рассматривая при этом количественные отношения как тип структурных и уделяя особое внимание категории организационной пластичности — взаимодополнению комплексов более грубых, но стабильных, и более гибких, но уязвимых. Универсальные «тектологические» понятия системной дифференциации и контрдифференциации, подвижного равновесия, цепной связи и «закона наименьших», бирегулятора, положительного и отрицательного отбора, консервативного и прогрессивного отбора, системных кризисов представляют большой методологический интерес.

Политическую экономию «коллективистского строя» Богданов рассматривал как часть тектологии — учение о функциональных связях между отраслями производства и живыми элементами этих отраслей, функциональных зависимостях между формами труда и потребностями работников. Однако результаты применения «организационного метода» в политэкономии оказались довольно скромными. Экономические учебники Богданова — в отличие от отвергнутой «Тектологии...» — стали общепризнанными в первое советское десятилетие; но Богданов-политэконом, ограниченный рамками позитивистски интерпретированного марксизма (энергетическая теория трудовой стоимости), мало использовал эвристические возможности «всеобщей организационной науки». Но за создателем «Тектологии...» остается заслуга первого глубокого анализа формы, в которой началось «строительство социализма» в России - «военного коммунизма».

В книге «Вопросы социализма» Богданов проанализировал военно-государственный капитализм имперской Германии, принятый Ульяновым-Лениным и меньшевиком Лурье-Лариным²³ за «полнейшую материальную подготовку социализма». Это государственное регулирование Богданов оценил не как «прообраз» социализма как новой организации общественного производства, а как ублюдочную систему приспособления к регрессу производительных сил и к разрыву экономических и культурных связей между странами — «врезание» в капитализм «военного коммунизма», особой формы общественного потребления, подобной организации осажденной крепости.

Постепенное распространение «военного коммунизма» с армии на остальное общество (паек семействам мобилизованных — карточное распределение — регулирование цен и сбыта, принудительное синдицирование — контроль над направлением и размерами производства, принудительное тестирование — принудительное распределение материалов и орудий труда, всеобщая трудовая повинность) создало ту «атмосферу миража», в которой максималисты типа Ленина и Ларина увидели предпосылки «планомерной организации производства». «Ленин... встав во главе правительства, провозглашает социалистическую революцию и на деле проводит военно-коммунистическую», — подытожил Богданов свой «организационный анализ»²⁴.

Большевики, в пылу революции отмахнувшись от поставленного Богдановым диагноза «военного коммунизма», задним числом в 1921 г. утвердили категорию «военного коммунизма» для обозначения своей политики в ходе гражданской войны в России. При этом Ленин стал настаивать, что «военный коммунизм» был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой. Эта декларация была, однако, явной попыткой затушевать доктринальные истоки политики «военного коммунизма», которые и сам Ленин, и его соратники отчетливо раскрывали в 1917-1920 гг., в том числе в принятой в 1919 г. партийной Программе.

25.3. Модель «единой фабрики» и ее корректировка

Кроме Программы РКП(б) доктринальное обоснование политики «военного коммунизма» можно найти в сочинениях таких руководящих деятелей Советского государства, как председатель Реввоенсовета Л. Троцкий, главный редактор газеты «Правда» Н. Бухарин, первый председатель ВСНХ Н. Осинский, председатель Комитета хозяйственной политики ВСНХ Ю. Ларин, председатель президиума Социалистической академии Е. Преображенский и др. В качестве главных мер перехода к социалистическому хозяйству эти авторы называли:

• максимальное — посредством национализации — обобществление хозяйства, при котором «вообще не должно быть отдельных предприятий, хотя бы и государственных; есть только технические производственные единицы, частицы единого общественного хозяйства»;
• установление в национализированной промышленности по образцу форм германского военно-государственного капитализма, «наполняемых пролетарским классовым содержанием», жесткой вертикали ВСНХ (Высший совет народного хозяйства) — отраслевые «главки» и «центры» — предприятия;
• милитаризация труда;
• неуклонная замена торговли «планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов», беспощадная борьба со спекуляцией;
• превращение банковского аппарата в «аппарат единообразного учета и общего счетоводства Советской Республики» с перспективой уничтожения банка и превращения его в «центральную бухгалтерию», проведение мер, расширяющих область безденежного расчета и подготовляющих уничтожение денег.

Большевики довершили развал расстроенной войной и революциями денежной системы, видя в полном обесценении (нуллификации) денег способ борьбы с классовыми врагами и закономерный путь к переходу на безденежные хозяйственные связи; была начата разработка технико-статистических методик перевода сложного труда в простой, для того чтобы заменить систему денежных «измерителей ценности» иными единицами учета — трудовыми («тредами») или «энергетическими» («энедами»).

Проделывая «опыт революции», В. Ульянов-Ленин руководствовался принципом «политика не может не иметь первенства над экономикой»²⁵ и ограничивался на ходу вносимыми прагматическими изменениями в те схемы, которые он в более ранних работах очертил отрывочными, хотя и категоричными, замечаниями:

• социализм — «крупное производство без предпринимателей», «уничтожение товарного хозяйства»²⁶;
• «постоянно, сознательно поддерживаемая пропорциональность означала бы планомерность»²⁷;
• «все общество будет одной и одной фабрикой с равенством труда и равенством оплаты»²⁸;
• «свергнуть капиталистов, разбить железной рукой вооруженных рабочих этих эксплуататоров, сломать бюрократическую машину современного государства — и перед нами... высоко технически оборудованный механизм, который вполне могут пустить в ход сами объединенные рабочие, нанимая техников, надсмотрщиков, бухгалтеров, оплачивая всех их, как и всех вообще государственных чиновников, заработной платой рабочего»²⁹.

Представляя себе плановое хозяйство как «единую фабрику», Ленин представлял экономическую политику «диктатуры пролетариата» как прямое властное регулирование с решением конкретных кадровых и научно-технических задач, главнейшие из которых:

1. освоение естественных производительных сил;
2. электрификация;
3. научная организация труда и управления (НОТ).

Важнейшими коррективами, внесенными в первоначальный ленинский эгалитаризм, были признание несостоятельности «рабочего контроля» и особо оговоренное в партийной программе отступление «на известное время» от принципов равенства — более высокое вознаграждение специалистов, «чтобы они могли работать лучше, чем прежде».

Наиболее развернутое изложение доктрины планового хозяйства как «общественно-технической задачи» дал Н. Бухарин в книге «Экономика переходного периода» (1920), провозглашая «конец политической экономии» при переходе от «неорганизованного» товарного хозяйства к «организованному» социалистическому и «пролетарское» внеэкономическое принуждение — «начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью» — как «метод выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». В таком контексте Бухарин ставил проблему «соподчинения технической интеллигенции пролетариату». Бухарин признал «структурно решающим, самым основным вопросом» проблему «социального сгустка организационного и техническо-научного опыта — ex-буржуазии организаторского типа и ниже ее стоящей технической интеллигенции». Он писал, что «функционально техническая роль интеллигенции срослась с ее монопольной позицией как социально-классовой группы при господстве капитала»; диктатура пролетариата переворачивает общественную иерархию, в которой техническая интеллигенция сохраняет то же «среднее место» — над основной массой рабочего класса, но в подчинении выражающей его «коллективную волю» государственно-экономической власти³⁰. Бухарин считал основной внутренней задачей строительного фазиса революции преодоление «упорства навязчивой идеи здорового капитализма» в сознании интеллигенции и уповал на внутреннее перерождение «специалистов» и на подъем из рядов пролетариата новых слоев, которые постепенно становятся вровень со старой интеллигенцией.

Признание необходимости — ввиду угрозы «российской Вандеи» — оставить политику «военного коммунизма» и перейти к нэпу задали новый контекст видению проблем планового хозяйства. Общие ориентиры теперь были определены так: «развязать стихию рынка, чтобы затем обуздать ее планом»; «не запретить или запереть развитие капитализма, а направить его в русло» государственного капитализма (концессии Советского государства иностранным капиталистам, а также кооперацию, привлечение государством предпринимателей как торговцев-комиссионеров, аренду госпредприятий или земельных (лесных) угодий). Главная задача нэпа была сформулирована Лениным как экономическая «смычка» между той мелкокрестьянской, мелкобуржуазной, мелкособственнической стихией, которая «ежедневно, ежечасно и в массовом масштабе рождает капитализм», и социализированной «крупной промышленностью», в которую был введен принцип хозяйственного расчета.

Необходимость уживаться с крестьянином-хлеботорговцем; искать компромисса (в форме концессий) с капиталистическим миром, пока пролетарская революция в других странах запаздывает; «лично заинтересовать» через хозрасчет работников предприятий госпромышленности — таковы звенья «цепи» признания Лениным неосуществимости непосредственного перехода к нерыночному плановому хозяйству.

Творец нэпа определил его как «тип экономических отношений, который вверху имеет вид блока пролетарской государственной власти с иностранным капиталистом для свободного оборота с крестьянством внизу»³¹. Внимание, которое Ленин уделял концессиям, было, возможно, связано (хотя прямых ссылок на это нет) с влиянием книги буржуазного профессора В. И. Гриневецкого (1861-1919) «Послевоенные перспективы русской промышленности» (1918), где восстановление и структурное преобразование российского хозяйства увязывались с реинтеграцией страны в мировую экономику и привлечением иностранных капиталов.

Налаживание связи с крестьянской деревней и с мировым рынком потребовало от большевиков проведения денежной реформы 1922-1924 гг., обеспечившей устойчивую валюту — советский червонец. Однако надежды на приток капиталов из стана «классовых врагов» вскоре развеялись. С другой стороны, ни сам творец нэпа, ни его соратники не смогли найти концептуальной смычки между планом и рынком, в то же время выслав из страны праволиберальных экономистов, заявлявших о несовместимости социалистического строя с рациональным хозяйствованием³².

Последним усилием Ленина осуществить «коренную перемену всей нашей прежней точки зрения на социализм» был призыв обратить внимание на кооперацию, «чтобы достигнуть через нэп участия в кооперации поголовно всего населения», поскольку «строй цивилизованных кооператоров при общественной собственности на средства производства, при классовой победе пролетариата на буржуазией — это есть строй социализма»³³.

После смерти Ленина его партийным соратникам, а также и привлеченным на ответственную работу в Госплан, ВСНХ, наркоматы и вузы беспартийным экономистам и молодым «красным профессорам» предстояло в жарких дебатах определиться по проблеме плана и рынка. Эта осевая проблема советской экономической мысли 1920-х годов раскрывалась веером проблем более конкретных, среди которых можно выделить:

• методологические проблемы познания объективных законов социалистической экономики;
• проблемы теоретического осмысления новых явлений, всплывавших из бурных волн нэпа, — «ножниц цен», товарного дефицита и т.д.;
• острейшие проблемы практической политики — о возможности построения социализма в одной стране; об источниках капиталовложений для индустриализации; о рабоче-крестьянском союзе; о характере народнохозяйственного планирования.

Экономические дискуссии по этим проблемам проходили на фоне ожесточенной политической борьбы за руководство в партии большевиков.

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд,. Т. 19. С. 20.
² Там же. Т. 20. С. 150.
³ Там же. С. 314.
⁴ Там же. Т. 23. С. 77-78.
⁵ Там же. Т. 20. С. 301.
⁶ Там же. С. 288.
⁷ Там же. Т. 19. С. 17.
⁸ Неоконсерватизм в странах Запада. Ч. 2. М.: ИНИОН АН СССР, 1982. С. 36.
⁹ Уильямсон О. Экономические институты капитализма. СПб., 1996. С. 104.
¹⁰ По мнению А. Маршалла, «социалисты решительно отстаивали тезис о совершенстве природы человека». ¹¹ Англичанина-квакера Джона Беллерса (1654-1725), автора проекта «колледжа промышленности» для воспитания многосторонних — а не «частичных» мануфактурного типа — работников, Маркс в «Капитале» назвал «истинным феноменом в истории политической экономии» (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 454).
¹² Изложение учения Сен-Симона. М., 1961. С. 292.
¹³ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 25. Ч. II. С. 479, 480.
¹⁴ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 382.
¹⁵ Бернштейн Э. Исторический материализм. СПб., 1901. С. 183. Но еще более выпукло проблему конкретных практических трудностей управления обобществленным производством в соответствии с новейшими требованиями науки ставил бывший партийный соратник Ульянова-Ленина А. Богданов.
¹⁶ Слонимский Л. З. Экономическое учение Карла Маркса. СПб., 1898. С.129.
¹⁷ Богданов А. А. Тектология: всеобщая организационная наука. М., 1917. С. 149.
¹⁸ Богданов А. А. Вопросы социализма. М., 1918. С. 104.
¹⁹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 77-78. Более отчетливая формулировка этого максимализма осталась в рукописях Маркса 1857- 1858 гг. (опубликованы в 1939-1941 гг.), где речь идет о контроле «всеобщего интеллекта» над общественным жизненным процессом (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 46. Ч. II. С. 215).
²⁰ Богданов А. А. Вопросы социализма. С. 7-8.
²¹ Там же. С. 28.
²² См.: Предисловие // Богданов А. А. Тектология: всеобщая организационная наука. Т. 1. М., 1989. С. 13-14.
²³ Ю. Ларин (Михаил Залманович Лурье, 1882-1932) — член РСДРП с 1900 г., журналист-экономист; в легальной русской печати в 1916-1917 гг. пропагандировал широкую постановку дела государственного регулирования производства и распределения в Германии. ²⁴ Богданов А. А. Вопросы социализма. С. 96.
²⁵ Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 42. С. 278.
²⁶ Там же. Т. 1.С. 253.
²⁷ Там же. Т. 17. С. 127.
²⁸ Там же. Т. 33. С. 101.
²⁹ Там же. С. 50.
³⁰ Бухарин Н.И. Экономика переходного периода. М., 1920. С. 67-69.
³¹ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 43. С. 68.
³² Среди 160 выдворенных в конце 1922 г. из Советской России на «философском пароходе» представителей буржуазной интеллигенции были сотрудники закрытого по распоряжению Ленина журнала «Экономист» Б. Бруцкус и А. Изгоев-Ланде. Сочинение Бруцкуса (1874-1938) «Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе» (1922) вскоре получило международную известность как одно из наиболее резких выступлений о «логической и практической неосуществимости социализма». Менее известна еще более ранняя статья веховца А. Изгоева-Ланде «Социализм, культура и большевизм» (в сборнике «Из глубины», 1918), примечательная своими резкими и лапидарными формулировками: «Долгие годы, когда экономическая теория Карла Маркса давно уже была разрушена европейскими теоретиками, она наивно считалась у нас последним словом экономической науки. Немало усилий тратилось нашими учеными на штопание расползавшегося по всем швам марксистского кафтана, на прилаживание его к упрямой действительности. Большевики и в этом случае сыграли великую роль экспериментаторов. Когда они начали осуществлять свое «обобществление производства» на точном основании марксистской доктрины и задумали произвести «всеобщий учет» с настоящей «трудовой» оценкой, самые завзятые марксисты вынуждены были заговорить на языке не только «буржуазной», но даже «национальной» экономии. Опытом было доказано, что «трудовая ценность» Маркса есть только фикция... а цены, спрос и предложение, полезность блага и количество его — живые реальности, непосредственно проявляющиеся каждодневно».
³³ Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 45. С. 373.

Автономов В.С. История экономических учений: Учебное пособие. — М.: ИНФРА-М, 2002.