7.1. Эффект исторической обусловленности развития

Три вида институциональных рамок

На основе нашего анализа института внелегальной экономики мы можем уточнить собственно определение института. На первом этапе мы определили институты в качестве рамок, структурирующих взаимодействие между людьми в различных сферах их деятельности. Теперь уточним, что речь идет как о формальных рамках (зафиксированных в конституции, писаном праве), так и о неформальных (зафиксированных в неписаном, или обычном праве — традициях, обычаях, табу). Кроме того, существуют и такие рамки поведения, которые не фиксируются ни в писаном, ни в неписаном праве. Индивиды выбирают их спонтанным образом и добровольно следуют их предписаниям. В последнем случае речь идет об институтах как совместных стратегиях, принимающих форму соглашений и «фокальных точек». Например, при желании найти друг друга в условиях невозможности достигнуть предварительной договоренности о месте и времени встречи два индивида должны положиться на интуицию и выбрать такое место и такое время, где и когда вероятность встретиться максимальна. Например, потерявшие друг друга в большом магазине люди будут стремиться найти какое-нибудь привлекающее всеобщее внимание место (фонтан, центральный вход, крупное декоративное растение) и ожидать встречи там. Решение о выборе такого места принимается спонтанно, на основе интуиции, а не потому, что на этом же месте они встречались много раз, как если бы оно было традиционным. Сравним три указанных вида институциональных рамок, структурирующих взаимодействия людей, — формальные, неформальные и выбираемые спонтанно (табл. 13.1).

Таблица 13.1.

Институт — совокупность формальных, фиксируемых в праве, и неформальных, фиксируемых в обычном праве, рамок, структурирующих взаимодействия индивидов в экономической, политической и социальной сферах.

Особого внимания заслуживает обсуждение сравнительной величины трансакционных издержек при заключении сделки с использованием тех или иных институциональных рамок. При обращении к неформальным рамкам индивиды экономят не только на цене подчинения закону: издержках заключения контракта, издержках спецификации и защиты прав собственности и издержках защиты от третьих лиц. Издержки поиска информации минимальны в силу ограниченности круга потенциальных партнеров (лично знакомые люди или лица, принадлежащие одной и той же социальной группе) и обладания каждым из них известной репутацией. Ведение переговоров и процесс согласования интересов облегчаются по причине наличия общих ценностей, пережитого совместно опыта. Издержки измерения вообще могут отсутствовать — репутация партнеров лишает необходимости специфицировать качество товара или услуги, по поводу которых совершается сделка. Например, постоянный покупатель фруктов у определенного продавца на рынке не выбирает их, а доверяется продавцу. Гарантией против возникновения оппортунизма и, следовательно, предпосылкой снижения издержек мониторинга и предупреждения оппортунизма является опять-таки угроза потери репутации и применения социальных санкций.

Интеграция сделок в семейно-родственные структуры

При таких условиях совершение сделки в неформальных рамках приближает ее к идеальному миру с нулевыми трансакционными издержками. Известно достаточно много случаев близкого приближения к этому идеалу — сообщества биржевых торговцев и торговцев алмазами, восточные базары, региональная и локальная торговля в африканских странах, средневековые европейские рынки и ярмарки. Так, согласно К. Поланьи, средневековый рынок в Европе — пример экономической системы, организованной на основе интенсивных социальных связей и отношений, в частности, норм взаимности (reciprocity) и доверия. Однако состояние нирваны, вызванное близкими к нулю трансакционными издержками, исчезает, как только сделки выходят за рамки социальной группы или круга лично знакомых людей, ведь сфера действия социальных механизмов ограничена либо территориально, либо кругом лиц. Здесь начинает действовать обратная логика: все, что не позволено среди «своих» (сокрытие информации в ходе переговоров, введение в заблуждение по поводу качества товара или услуги, оппортунизм после заключения сделки и т.д.), разрешено входе сделок с «чужими». В сущности, правила такой игры заключаются в увеличении трансакционных издержек, которые несет другой участник обмена.

Какие могут быть решения, если торговля уже перерастает локальный масштаб и неформальные рамки уже не способны обеспечить ее дальнейшее развитие? Во-первых, возможен вариант включения наиболее выгодных партнеров в рамки семейно-родственных и социальных структур, уже подмеченный на примере мафии. В недостаточно развитой институциональной среде выгоды от вертикальной интеграции (например, в структуру семьи) очень велики. Например, развивая бизнес в новом регионе, торговец стремится создать гарантии против оппортунизма своего тамошнего партнера через семейные узы, выдавая за него замуж свою дочь. Впрочем, возможности для осуществления подобной вертикальной интеграции весьма ограничены даже в случае многочисленных семей.

Эволюционный вариант развития институтов

Второй вариант заключается в легализации неформальных рамок, т.е. придании лежащим в их основе нормам силы закона и превращении этих рамок в формальные. Такой сценарий принято называть эволюционным, или генетическим. Он предполагает, что новые формальные институты возникают не на пустом месте, а в процессе трансформации существующих неформальных. Развитие формальных институтов воспроизводит уже сложившиеся на уровне неформальных рамрк тенденции. В качестве примера эволюционного варианта институционального развития рассмотрим институт торгового арбитража, зародившийся еще в недрах средневековых ярмарок (рис. 13.1).

Потребность в арбитраже заключена уже в том факте, что, за исключением бартерных сделок, практически все экономические сделки открывают возможность для обмана. Поначалу стороны сделки приглашали в качестве арбитров другого торговца, известного обеим сторонам своей справедливостью и непредвзятостью. И никаких проблем не возникало: репутация арбитра гарантировала его непредвзятость и справедливость по отношению к своим коллегам. Трудности начались с развитием торговли между различными ярмарками, породившей конфликты между представителями разных торговых сообществ, ведь репутация создает обязательства лишь по отношению к постоянным коллегам и партнерам. Логично предположить, что решение арбитра будет более благо склонным к «своему» торговцу, участвующему в конфликте, чем к «чужому». Поэтому оптимальное решение заключалось в фиксировании в писаном праве правил, распространявших справедливые процедуры разрешения конфликтов среди «своих» и на отношения с «чужими». Торговцы Западной Европы разработали еще до формирования национальных государств собственный частный легальный кодекс (Law Merchant), обеспечивающий потребности развития торговли. Без такого кодекса торговля с чужаками была бы значительно более затруднительной, если точнее, даже невозможной. В дальнейшем государство признало кодекс, что позволило еще более усилить его значимость при заключении сделок: контроль над выполнением кодекса был возложен на государственный правоохранительный аппарат.

Зависимость от предшествующей траектории развития

Впрочем, далеко не всегда эволюционно возникшие институты эффективны в обеспечении совершения сделок с минимальными издержками. Ключевой момент в определении эволюционного варианта заключается в воспроизводстве в писаном праве тенденций, сложившихся на уровне обычаев и традиций, и нет никаких гарантий того, что сложившиеся вчера традиции придутся к месту при совершении сделок сегодня. Здесь уместно вспомнить определение институтов, данное еще Вебленом: институты — «это привычный образ мышления людей, который имеет тенденцию продлевать свое существование неопределенно долго». Отмеченный инерционный характер эволюции получил название зависимости от предшествующей траектории развития, или эффекта исторической обусловленности развития (path-dependency). О такой зависимости говорят в том случае, если «вчерашние институциональные рамки остаются значимыми и ограничивают варианты выбора сегодня и в будущем». Выражаясь кратко, «история значима».

Примеров, позволяющих убедиться в неоднозначности результатов естественной эволюции институтов, достаточно много. С одной стороны, принцип формализации традиции, или в более широком смысле прецедента, лежит в основе общего права. Именно Англия и ее колонии сумели создать правовую систему, наиболее эффективную в обеспечении экономического взаимодействия с наименьшими трансакционными издержками (в расчете на одну сделку). С другой стороны, и тупиковые варианты институционального развития могут самовоспроизводиться бесконечно долго, как показывает исторический опыт Испании, Португалии и латино­американских стран, правовая система которых отражает традиции меркантилизма. Зафиксированные в праве нормы меркантилизма способствуют ориентации на получение прибыли только в краткосрочном периоде не с помощью продуктивной, а нацеленной на перераспределение деятельности (норма простого утилитаризма и поиск ренты). Как отмечает Э. де Сото, «перуанское общество страдает от последствий правовой системы, основанной на перераспределительных сделках... Наше настоящее есть результат длительной меркантилистской традиции, пришедшей из Испании».

Не менее показателен и пример Италии, точнее, различных моделей институционального развития юга и севера Италии. В северных регионах, в первую очередь в Пьемонте, Ломбардии, Эмилия-Романье, Венете, Фриули-Венеции-Джулии, были легализованы традиции гражданского участия в управлении государством, нормы взаимности, солидарности и доверия, что позволило распространить их действие за рамки семейно-родственных связей и локального опыта коммунальных республик. На юге же происходила легализация совсем иного рода. Вплоть до 70-х годов государство фактически признавало мафию и даже использовало ее для решения разнообразных задач — от обеспечения стабильности в регионе и политической мобилизации населения до сбора налогов. При этом государство признавало правила игры мафии и, следовательно, соглашалось с возведением в ранг закона разделения всех людей на «своих» и «чужих», отказываясь от построения общенационального рынка.

Таким образом, простой легализации неформальной нормы недостаточно, чтобы она эффективно заработала вне рамок персонифицированных отношений — в масштабах всего общества. Например, норма «свой своему поневоле друг», даже будучи закрепленной законодательно, не может лежать в основе деперсонифицированного взаимодействия между людьми. Неформальная норма должна избавиться от своей дуальной природы, предполагающей наличие двух стандартов поведения, в зависимости от того, принадлежит ли контрагент к «своим» или к «чужим». К слову, именно с разделением контрагентов на «своих» и «чужих» связано господство таких норм, как «простой утилитаризм и оппортунизм». Ведь связь между получаемой полезностью и собственной продуктивной деятельностью индивида отсутствует лишь при существовании другого, на которого и можно переложить издержки и затраты.

Лишь на первый взгляд может показаться, что замена социальных на легальные санкции в структуре нормы уже позволяет лишить ее дуального характера: действие социальных санкций ограничено рамками социально однородных групп или круга лично знакомых людей. Однако изменения должны затрагивать не только санкции, но и другие элементы структуры нормы — атрибут (расширение круга лиц, на которые распространяется норма, до масштабов всего общества) и цель. Что касается цели, то важнейшим условием перерастания локальных норм в нормы, действующие в рамках общества в целом, является неуклонный выход за рамки простой экстраполяции целей — их интерпретация в соответствии со спецификой взаимодействия на уровне целого общества. Так, норма, лежащая в основе бартерного обмена, «ты — мне, я — тебе», в результате интерпретации с точки зрения существования всеобщей, или денежной формы стоимости должна превратиться в норму, не связанную с конкретными персоналиями эмпатии. Как всеобщая форма стоимости не тождественна сумме бартерных сделок, так и всеобщая норма не сводится к совокупности локальных норм, пусть даже и имеющих силу закона.

Сказанное обусловливает скептическое отношение к различного рода вариантам простой легализации внелегальной экономики как стратегии рыночных реформ в России. Простое признание внелегальным образом зафиксированных прав собственности и закрепление в законе неформальных Норм, регулирующих их обмен и защиту, не позволит получить в результате конституцию эффективно функционирующего рынка. Скорее, результатом будет аналог экономической системы, сложившейся в южных регионах Италии, где государство до конца 80-х годов признавало неформальные нормы, не изменяя их. Какие же факторы препятствуют интерпретации неформальных норм для их распространения в рамках общества в целом? Иными словами, какие факторы усиливают эффект исторической обусловленности развития, не позволяя институциональному развитию отклониться от заданной траектории? Рассмотрим три варианта ответа на заданный вопрос, связанные с тремя различными теориями: теорией идеологии, теорией общественного выбора и теорией игр.

Объяснение инерционности институционального развития на основе теории идеологии

Теория идеологии является отраслью новой экономической истории. Начнем с определения. Под идеологией понимается способ восприятия ежедневно возникающих проблем, который позволяет минимизировать количество информации, требуемой для их решения (позитивное определение), и суждение о справедливости или легитимности институциональных рамок, в которых действует индивид (нормативное определение). Первое определение связано с интерпретативной функцией идеологии, заключающейся в интерпретации внешней среды и поведения участников взаимодействия. Другими словами, с помощью идеологии индивид определяет круг факторов, учитываемых при принятии решения, когда его поведение не полностью рационально (например, ценностно-рационально). Кроме того, одинаковое восприятие проблемы участниками взаимодействия на основе общих идеологических убеждений облегчает коммуникацию и обмен информацией между ними, позволяет им действовать на основе нормы интерпретативной рациональности. Второе определение связывает с идеологией нормативное суждение о том, на основе каких базовых ценностей и норм должно строиться взаимодействие.Зависимость институтов от предшествующей траектории развития обусловлена главным образом интерпретативной функцией институтов. «Индивиды изменяют свои идеологические воззрения, когда их практический опыт не поддается интерпретации на основе прежней идеологии». Однако несоответствие опыта идеологии далеко не сразу приводит к радикальной смене идеологических воззрений — изменения носят характер коррекции и малых приростов. Радикально новый опыт, проходящий через фильтр основанного на идеологии восприятия, превращается лишь в незначительным образом скорректированный старый (рис. 13.2).

«Длительные периоды медленных, частичных изменений [в идеологии] сменяются относительно короткими периодами радикальных изменений, в течение которых происходит смена механизма интерпретации». Графически зависимость между интенсивностью поступления нового опыта и вероятностью радикальной смены идеологии представлена на рис. 13.3 (данные были получены в ходе лабораторных экспериментов).

Теперь подчеркнем, что преобразования идеологии описанным методом «прерывистого равновесия» (punctuated equilibrium) носят не автоматический характер, а осуществляются лишь при наличии в самой идеологии элементов, ответственных за ее текущую корректировку (элемент «коррекция блок-схемы»). С этой точки зрения идеологии бывают двух типов — ориентированные на инверсию и на медиацию нового опыта. В рамках идеологий первого типа противоречие нового опыта сложившимся механизмам интерпретации принимает форму отказа либо от восприятия нового опыта, либо от его интерпретации, от идеологии вообще. Наоборот, идеологии второго типа оказываются способными интегрировать новый опыт через синтез нового опыта и прежнего мировоззрения, через постоянную коррекцию идеологии. Например, неформальные нормы, перенесенные на общество в целом, попадают в совершенно новые условия функционирования и применения. Возникает противоречие между структурой нормы и целями, которые она призвана выполнять. Противоречие может быть решено либо на основе логики инверсии (легализация неформальной нормы без ее изменения или запрещение неформальной нормы), либо на основе логики медиации (интерпретация неформальной нормы в соответствии со спецификой взаимодействия в рамках общества в целом).

Наконец, заметим, что российскую историю некоторые исследователи рассматривают именно в качестве примера господства ориентированной на инверсию идеологии. Причем речь идет не столько о последних нескольких десятках лет советской истории, сколько о значительно более длинном отрезке истории. Так, Александр Ахиезер анализирует циклический характер развития российского государства начиная с периода Киевской Руси. Циклический характер российской истории заключается в постоянных колебаниях между двумя полюсами, или, как их называет автор, дуальными оппозициями — локализмом социальных, экономических и политических взаимодействий (соборный идеал) и максимально централизованными взаимодействиями в рамках авторитарного государства (авторитарный идеал) (табл. 13.2).

Таблица 13.2.

Причиной же колебаний является невозможность в рамках господствующей в России ментальности поиска синтеза между нормами локального мира и требованиями «большого общества». Фактически российский опыт показывает, что даже государство может функционировать на основе характерного для неформальных норм разделения людей на «своих» (подданных) и на «чужих» (в отношении которых возможен произвол).

Теория общественного выбора и объяснение затруднительности институциональных инноваций

Следующей причиной, по которой преобразование неформальных норм в эффективно действующие формальные рамки становится затруднительным, является обладание нормами — характеристиками чистого общественного блага. Видоизменяя обычное определение общественного блага, можно сказать, что нормы (и институты в более широком смысле) — это такое благо, которое используется для организации взаимодействия совместно всеми экономическими агентами, вне зависимости от того, принимают ли они участие в процессе корректировки норм и их интерпретации с точки зрения нового опыта. Следовательно, для норм характерны три свойства, причем все они связаны с ролью, которую нормы играют в обеспечении координации деятельности.

• Свойство неизбирательности в потреблении: использование определенной нормы одним человеком не уменьшает ее доступности для остальных. Наоборот, чем доступнее норма, тем легче скоординировать на ее основе деятельность в различных сферах.
• Свойство неисключаемости в потреблении: ни одному человеку не может быть запрещено использование нормы, даже если он не участвует (или не участвовал) в ее создании или корректировке. Норму вообще нельзя потребить индивидуально, ее потребление носит всегда совместный характер. Как мы убедились на примере игр, касающихся выбора места встречи и места выпаса стада пастухом, использование индивидами разных норм делает взаимодействие неэффективным.
• Свойство неисчерпаемости в потреблении: использование нормы одним индивидом не уменьшает полезного эффекта от использования этой же нормы другим индивидом. Наоборот, чем шире распространена норма, тем больше полезный эффект от ее применения, ведь выбор общепринятой нормы снижает неопределенность во взаимодействиях. Например, чем больше людей выполняют требования Правил дорожного движения, тем более предсказуема и безопасна ситуация на дорогах.

Характеристика норм как общественного блага предполагает, что интерпретация и корректировка норм затруднены ввиду уже упоминавшейся ранее проблемы безбилетника. Так, все люди заинтересованы в создании на базе неформальных норм эффективной легальной системы, но никто не готов участвовать в законотворческом процессе ни непосредственно, ни косвенным образом, через возмещение части связанных с законотворчеством издержек (в форме налогов). Проиллюстрируем вывод теории общественного выбора о неизменности норм с помощью следующей модели. В ней предполагается, что законотворческий процесс, понимаемый здесь как корректировка и интерпретация норм, финансируется на основе налогов. Иначе говоря, речь идет о производстве общественного блага на основе технологии суммирования, когда вклады налогоплательщиков являются субститутами: невыплата налогов одним перераспределяет налоговое бремя на другого. Далее, индивидуальные издержки, связанные с финансированием законотворчества в одиночку (6), превышают индивидуальные выгоды от наличия эффективных законов (5). Если же разработка новых законов финансируется совместно, то на каждого налогоплательщика приходится лишь часть общих издержек (3), т.е. в случае совместного финансирования полезность, получаемая каждым гражданином, равна (2 = 5 - 3). В итоге получаем классический вариант «дилеммы заключенных»:

Итак, согласно теории общественного выбора, институциональное развитие, точнее, его отсутствие, заключается в лучшем случае в простой легализации неформальных норм. Этот вариант предполагает закрепление неформальных норм в законе без их интерпретации и постоянной корректировки, которые связаны с высокими издержками.

Теория игр: распространенность нормы как препятствие ее изменению

Теория игр обращает внимание на такое препятствие модификации неформальных норм в ходе их легализации, как распространенность неформальных норм в обществе, т.е. численность индивидов, использующих эти нормы для организации своих повседневных взаимодействий. Речь идет о применении понятия эволюционно-стабильной стратегии к анализу институциональных изменений. Ведь если неформальная норма «ты — мне, я — тебе» господствует в обществе, то сама по себе попытка закрепить в законе комплекс более универсальных норм, регулирующих заключение типового договора, совершенно не обязательно приведет к поголовному использованию при заключении сделок новых формальных норм, даже если они потенциально эффективнее старых неформальных. Рассмотрим эту ситуацию более строго, предполагая, что использование персонифицированной нормы «ты — мне, я — тебе» менее выгодно для обоих участников сделки как минимум из-за упущенной выгоды от предложений, адресуемых людьми, находящимися за пределами круга «своих». Ведь вполне возможно, что наиболее выгодное в ценовом выражении предложение поступит от людей, не относящихся к кругу «своих». В то же время использование сторонами различных норм вообще не позволит совершить сделку, ведь условием ее совершения является наличие приемлемых для обеих сторон правил.

Предположим, что индивиду известна Р, доля индивидов из общего числа потенциальных контрагентов, которые ориентируются на совершение сделок на основе неформальной нормы «ты — мне, я — тебе». Тогда он выберет для заключения сделки более эффективную форму типового договора только при Р < 2/3: EU («ты — мне, я — тебе») < EU (типовой договор) ⇒ Р < 2 (1 - Р), т.е. если большинство потенциальных партнеров используют для совершения сделок неформальные нормы, индивиду экономически нецелесообразно предлагать легально оформить более эффективный типовой договор.

Известны и другие примеры, когда зависимость институтов от пути развития обусловлена в первую очередь широким распространением в обществе тех или иных норм. Так, Р. Сагден попытался объяснить устойчивость, вплоть до легализации нормы «приоритета первого» (first came — first served), которая, как мы убедились на примере с двумя пастухами, отнюдь не является оптимальной. Он находит объяснение в исторически сложившемся в Англии господстве аналогичной неформальной нормы. Дело в том, что еще в средние века в прибрежных английских деревнях существовало правило, согласно которому право на сбор выброшенных штормом на берег предметов принадлежало человеку, первому пришедшему на берег после окончания шторма. Далее, через механизм прецедента это правило распространилось на сферы, весьма далекие от исходной ситуации, вплоть до осуществления послевоенного передела Европы согласно этому правилу (сфера влияния союзников и советских войск определялась на основе того, чьи войска первыми вошли в ту или иную страну). «По причине того, что нормы распространяются по аналогии, вовсе не обязательно ожидать, что они окажутся оптимальными в решении конкретных проблем координации».

Иллюстрация эффекта исторической обусловленности развития: история клавиатуры.

Пользователи компьютера наверняка задавались вопросом, почему буквы на клавиатуре расположены в определенном порядке. Англоязычные пользователи к тому же могли заметить, что данное расположение букв (QWERTY в верхнем левом углу, этой аббревиатурой и обозначается самый распространенный (стандарт) — далеко не самое удобное с точки зрения написания английских слов с минимальными усилиями. Подобный же интерес и недовольство двигали и экономическим историком Полом Дэвидом, когда он принялся искать объяснение сложившейся ситуации. И действительно, выяснилось, что альтернативный стандарт, The Dvorak Simplified Keyboard, известен еще с начала этого века. Причем расположение букв согласно этому стандарту, DHIATENSOR в нижнем ряду, позволяет напечатать с минимальными усилиями до 70% английских слов, что увеличивает скорость печати на 20-40%, Однако никакие эксперименты не смогли переубедить производителей клавиатур, сначала для пишущих машинок, а потом и для компьютеров, сменить стандарт. Дело в том, что начиная с 1870-х годов, когда появилась первая пишущая машинка, стандарт QWERTY стал самым распространенным. Причем заметим, что данный стандарт нигде не был зафиксирован формально, а появился в результате проб и ошибок при использовании первых пишущих машинок. И для производителей клавиатур его сохранение было единственной эволюционно-стабильной стратегией, которую не смогли изменить более эффективные, формальным образом распространяемые стандарты (Морское министерство США под впечатлением результатов экспериментов пыталось способствовать внедрению альтер­нативой клавиатуры). Таким образом, проблема заключается не в технических сложностях — с появлением компьютеров каждый пользователь может легко изменить конфигурацию клавиш, а в распространенности нормы, регулирующей взаимоотношения производителей оборудования, потребителей и посредников (разработчиков программ, фирм, специализирующихся на обучении секретарей, и т.д.). Чем шире распространена даже неэффективная норма, тем труднее ее заменить на эффективную.

Выводы. Подчеркнем еще раз основную проблему, связанную с эволюционным вариантом институциональных изменений. Эволюционные изменения допускают лишь развитие норм по аналогии, исключая их радикальную корректировку и интерпретацию в соответствии с изменившимися условиями и/или потребностями людей. Фактически одна и та же норма может воспроизводиться бесконечно, в разных ситуациях и в разных формах, как легальной, так и внелегальной. Проблемы не возникают, если норма изначально эффективна в обеспечении взаимодействий и универсальна. А такое совпадение, как нас убеждают приведенные примеры, является не правилом, а исключением из него. Есть ли альтернатива ведущей в тупик эволюции?

7.2. Импорт институтов

Революционный вариант развития институтов

Поиски альтернативы приводят к третьему, революционному варианту институционального развития, заключающемуся в попытках изменить прежде всего формальные рамки, ориентируясь на уже известные образцы. Речь идет об импорте формальных институтов, уже доказавших свою эффективность в обеспечении взаимодействий, и отхода на этой основе от тупиковой траектории институционального развития. Иначе говоря, преобразования ориентируются на достижение определенного результата, и исходные условия — существующие в обществе неформальные институты — принимаются в расчет в последнюю очередь. В отличие от генетических изменений, сопровождающих эволюцию институтов, революционные изменения можно назвать онтологическими: желаемая ситуация проецируется на общество. Еще одно отличие от эволюционного варианта развития заключается в необходимости политической воли для осуществления революционных преобразований. Роль государства из чисто технической, сведенной к законодательной фиксации неформальных норм, превращается в главенствующую. И в данном случае неважно, какую форму принимает активное вмешательство государства — политической воли просвещенного монарха Платона, избранного в соответствии с демократической процедурой президента или парламента (рис. 14.1).

Революционные изменения касаются в первую очередь формальных рамок, ибо неформальные не поддаются прямому воздействию и могут быть изменены лишь индуктивно, как реакция на новые формальные рамки. На какие же образцы ориентированы изменения формальных рамок? Во-первых, институты могут строиться в соответствии с некой идеальной моделью, т.е. институты напрямую переносятся из теоретической модели на практику. Примером из российской истории является короткий период после Октябрьской революции 1917 г. (до середины 1918 г.), когда институты нового общества создавались под кальку тех, которые описывались в работах К. Маркса и Ф. Энгельса. Общество планировалось построить по принципу единого производственного кооператива, для чего требовался переход от частных раздробленных коллективов к единому кооперативу, функционирующему на основе принципов пролетарски-коммунистического снабжения и распределения. Парадоксально, но и становление институтов рынка даже на родине Ф. Энгельса, в Англии, включало в себя элементы копирования теоретической модели, только на этот раз — А. Смита, И. Бентама и У. Таунсенда. Английский парламент образца 1800-1830-х годов, согласно К. Поланьи, воодушевленный идеями указанных авторов, обладал политической волей, необходимой для отражения в законах модели laissez-faire. Принцип laissez-faire неестественен. Рынки, построенные на основе принципа свободной конкуренции, никогда не появились бы, если бы они развивались эволюционным образом. В конечном счете принцип laissez-faire был навязан государством. Косвенно с этим утверждением соглашается и Д. Норт, который видит в либеральной ориентации английского парламента результат особого расклада политических сил: парламент контролировался политическими силами, интересы которых счастливым образом приняли форму создания предпосылок рынка, основанного на свободной конкуренции.

Во-вторых, институты могут воспроизводить образцы, существовавшие в истории данной страны, но исчезнувшие в процессе исторической эволюции общества. Поиск исторических образцов для подражания, принимающий форму поиска утраченного «золотого века», связан с опасностью появления институциональных «атавизмов». Например, на одном из этапов рыночных реформ в Тунисе государство решило воссоздать институт гильдий, хорошо зарекомендовавший себя вплоть до начала XX в. Целью государства было обеспечить стабильность и подконтрольность локальных рынков, контроль качества продающихся на них товаров. Однако эксперимент по реанимации института не удался: в условиях современного рынка и конкуренции со стороны импортных товаров гарантии качества, базирующиеся на личной репутации аминов, глав гильдий, так и не смогли заработать.

В-третьих, формальные институты могут строиться по образцам, существующим в других странах. Причем речь идет как о политических (институты демократии), так и экономических (институты рынка) институтах, которые воспроизводятся в странах Африки, Латинской Америки, Восточной Европы по образцам европейских и североамериканских стран. Французский политолог Бертран Бади посвятил свой анализ импорту политических институтов, в первую очередь — европейской модели государства, в бывшие колониальные страны. По его мнению, навязывание европейской модели государства, строящейся на основе принципов территориального единства, либерализма, совпадения нации и государства, в качестве универсальной объясняется интересами как стран-экспортеров, так и стран-импортеров. Для стран-экспортеров универсализация собственной модели государства позволяет восстановить отношения типа «патрон-клиент», восстановить свое влияние в бывших колониях. Основными же заинтересованными в импорте институтов социальными группами выступают новые политические элиты, стремящиеся сохранить и укрепить свою власть, и интеллигенция, стремящаяся преодолеть традиционализм общества.

Размышляя в том же ключе, попытаемся объяснить импорт экономических институтов. Страна-экспортер получает преимущества в торговле с воспроизводящей ее институты страной. Действительно, унификация институциональных систем позволяет снизить трансакционные издержки, связанные с экспортом товаров и капитала, в частности издержки поиска информации, измерения, заключения контракта, спецификации и защиты прав собственности и защиты от третьих лиц. С другой стороны, страна-импортер получает уже доказавшие свою эффективность в обеспечении экономических взаимодействий институты и освобождается от необходимости поиска оптимальной институциональной структуры методом проб и ошибок. На мировом рынке институтов всегда существует выбор институтов. Например, если не оправдывает надежд банковская система, построенная по принципам американского банковского права (ограничивающего участие банков в капитале акционерных обществ), то всегда можно обратиться к германской модели. Кроме того, ввиду отсутствия специфицированных прав собственности на институциональные модели, издержки их воспроизведения минимальны. Ни в международном праве, ни в праве отдельных стран нельзя найти положений, препятствующих копированию того или иного формального института без выплаты компенсации стране, которой принадлежит авторство создания образца.

В истории России можно найти множество примеров как импорта, так и экспорта институтов. Первым подобным опытом было, вероятно, насильственное внедрение христианства, точнее, насильственное принуждение к исполнению формальных обрядов христианства. Далее, реформы Петра I интересны в качестве первой попытки комплексной институциональной трансформации российского общества по западноевропейским стандартам. Делая вывод об отсталости господствующих в России норм (главным образом неформальных), он предпринял попытку их комплексной замены на доказавшие свою эффективность в европейских странах формальные правила. Причем речь шла именно о насаждении «сверху» новых законов. Рыночные реформы 90-х годов тоже во многом основывались на стратегии импорта институтов. В первую очередь это связано с противоречием между локальным характером норм внелегального рынка, существовавшего в советский период, и потребностью поскорее найти замену оказавшимся в глубоком кризисе институтам командной экономики. Впрочем, были и периоды, когда Россия (СССР) выступала в роли экспортера своих институтов, главным образом после второй мировой войны. Например, внедрение правил планомерной организации производства, проведение реформы банковской сферы, социальной системы осуществлялись в восточноевропейских странах по советским образцам.

Импорт институтов и смена траектории институционального развития

Теперь зададимся вопросом об эффективности институционального импорта: достигает ли он поставленной цели — смены траектории институционального развития? С одной стороны, известен опыт послевоенного развития Японии, в которой институциональные реформы проводились под контролем американских оккупационных властей и по американским образцам политических, социальных и экономических институтов. Именно реорганизация «дзайбатсу» (zaibatsu), всесильных в довоенный период семейных корпораций, и их превращение в акционерные общества с распылением контроля среди мелких акционеров (в 1949 г. 70% держателей акций были физическими лицами), распространение американской модели внутрифирменного управления, воспроизведение американского законодательства о профсоюзах были одними из ключевых факторов послевоенного экономического успеха Японии.

С другой стороны, по мнению Б. Бади, именно универсализация европейской модели государства обусловила рост локальных и региональных конфликтов в странах третьего мира. Например, принцип территориального построения государства неприемлем для исламских и индийских народов, религия и культура которых предполагает построение государства на основе принципа не территориального единства, а «единства в вере», а также кочевых племен. Получается, что «импорт [институтов] создает хаос, который распространяется не только на политическую сферу, но и на процесс национальной самоидентификации, коллективных действий». Возможность возникновения эффектов, прямо противоположных ожидаемым, при импорте одного из наиболее признанных образцов — американской Конституции, отмечалась многими исследователями. Так, своего рода естественный эксперимент был поставлен в ходе реализации Акта о реорганизации индейских резерваций (The Indian Reorganization Act, 1930), предполагавшего распространение модели американского государства и на племена индейцев, живших до этого по собственным законам и с использованием традиционных властных структур. Результаты эксперимента далеко не однозначны — часть племен в результате деятельности в рамках эффективных институциональных рамок добилась серьезного социального и экономического прогресса, а другая часть, наоборот, вошла в глубочайший кризис. Общий вывод заключается в том, что импорт институтов безусловно оказывает влияние на динамику институционального и экономического развития, но это влияние может принимать как позитивные, так и негативные формы. Можно ли проанализировать факторы, приводящие к тому или иному результату импортирования института, и на этой основе заранее предсказать его результат?

Конгруэнтность институтов

Основными факторами, влияющими на успех импорта институтов, являются степень и характер конгруэнтности господствующих в стране-импортере неформальных норм и формальных норм, на основе которых функционирует импортируемый институт. За неимением лучшего мы используем геометрический термин, под которым подразумеваем наличие общих тенденций развития господствующих в обществе неформальных и импортируемых формальных норм. Наличие между нормами конгруэнтности позволяет получить их конвергенцию, сближение тренда, траектории институционального развития. В свою очередь, конвергенция бывает позитивной и негативной, эволюционной, стабильной или гибридной. Позитивная конвергенция заключается в сближении формальных и неформальных норм на основе тенденции, ведущей к оптимуму. Негативная конвергенция, наоборот, принимает форму общей тенденции к неэффективному результату. Эволюционная конвергенция (Й. Шумпетер, Дж. Гэлбрейт) видит в сближении норм динамический процесс. Гипотеза статической конвергенции (Ф. Перу) предполагает ситуацию, в которой формальные и неформальные нормы дополняют друг друга. Наконец, гибридная конвергенция (Я. Тинберген) заключается во взаимном влиянии формальных и неформальных норм, в итоге тенденция институционального развития не совпадает ни с трендом развития неформальных норм, ни с трендом развития формальных.

Итак, как мы можем оценить или даже измерить характер и степень конгруэнтности формальных и неформальных норм? Известно несколько методик, каждая из которых имеет свои недостатки, связанные главным образом с их нацеленностью на анализ конкретных случаев импорта институтов и, следовательно, ограниченностью сфер их применения. Во-первых, юридическая методика оценки перспектив внедрения в корпус права элементов других правовых систем. Она строится на основе предположения, что «имплантируемая норма будет работать только при условии принадлежности юридической системы-донора и юридической системы-рецептора к одному и тому же классу эквивалентности». То есть импортируемые и существующие нормы должны описываться с помощью отношений рефлективности (xRx и yRy), симметричности (хRу и yRx) и транзитивности (xRy и yRz => xRz), где х — импортируемая норма, у — господствующая в обществе норма, R — отношение между ними.
Во-вторых, методика Дж. Ховстеда, разработанная для сравнения управленческих культур в различных странах (опросы проводились в конце 70-х — 80-х годах в 50 странах мира, выборка составила более 120 тыс. работников транснациональных корпораций), чтобы оценить перспективы использования одинаковых методов управления в странах с различными традициями организации трудовых отношений. Данная методика позволяет измерить расстояние между неформальными и формальными нормами по пяти следующим параметрам.

• Дистанция власти — степень, до которой менее властные члены институтов принимают как должное неравное распределение власти.
• Индивидуализм versus коллективизм — степень, в которой люди воспринимают себя как индивидов, идентичность которых отделена от их принадлежности к производственной или социальной группе или, наоборот, идентичность которых производна от факта принадлежности к группе. В частности, индивидуалистские и коллективистские культуры отличаются преобладанием норм, отмеченных в табл. 14.1.

Таблица 14.1.

Индивидуалистская культура	Коллективистская культура
Социальное положение определяется на основе индивидуального успеха	Социальное положение определяется на основе пола, национальности, принадлежности семье
Право призвано защищать индивидуальные права	Право нацелено на защиту групповых интересов
Люди действуют свободно, на свой страх и риск	Люди должны ставить интересы группы выше индивидуальных
Допускается выражение непопулярного мнения	Выражение непопулярного мнения не приветствуется
Преобладает индивидуальный процесс принятия решений	Преобладает процедура принятия решения через консенсус
Лояльность (фирме, государству) не приветствуется	Отношения строятся на основе лояльности



• Мужское начало versus женское начало — степень различения ожиданий относительно мужских и женских социальных ролей. В культурах с преобладанием мужского начала (крайняя форма такой культуры — мачизм) ожидания относительно мужских и женских ролей максимально отличны.
• Избежание неопределенности — характер отношения к риску: нейтральность, склонность или отрицание.
• Ориентация на долговременные или на кратковременные цели в жизни — наличие склонности к сбережениям и ее интенсивность.

В-третьих, методика С. Корнела и Дж. Колта, предложенная, чтобы определить степень совместимости формальных институтов власти и неформальных норм, регулирующих властные отношения. Учитывая направленность анализа на институты власти, в методике используются следующие параметры.

• Структура власти — существуют ли (на уровне формальных и неформальных норм) предпосылки разделения законодательной, исполнительной и судебной ветвей власти.
• Властные полномочия — какие права могут быть отчуждены в пользу институтов власти и какие являются неотчуждаемыми.
• Место институтов власти в социальной структуре — социальная структура, на которую опирается институт власти: семья, локальное сообщество, племя, нация.
• Источник власти — является ли власть наследственной, выборной, харизматической или экспертной.

В-четвертых, методика, основанная на сравнении норм, которые образуют идеальный тип господствующего в обществе неформального института и идеальный тип импортируемого формального института. При условии создания идеальных типов основных институтов общества (рынка, фирмы, домашнего хозяйства, государства) этот подход позволяет исследовать широкий спектр институциональной динамики. Например, идеальным типом рынка, как мы уже убедились ранее, является совокупность следующих норм:

• сложный утилитаризм;
• целерациональное действие;
• деперсонифицированное доверие;
• эмпатия;
• свобода в позитивном смысле;
• легализм.

Именно эти нормы и задают параметры для анализа господствующих в данном обществе неформальных норм. В результате мы получаем шесть шкал, аналогичных следующей, описывающей уровень деперсонифицированного доверия в обществе (рис. 14.2).

На каждой шкале отмечаются значения параметра, соответствующие идеальному типу института рынка (рассчитанные либо аналитически, либо на основе эмпирических данных по странам — экспортерам данного института) и господствующим в обществе неформальным нормам. В случае с доверием уровень, с которого становятся возможными рыночные сделки, равен 33%, а эмпирически измеренный уровень доверия в российском обществе — 35%. Однако критически низкий уровень параметра не означает, что доверие на микроуровне в России отсутствует, ведь 65% респондентов, несмотря на это, руководствуются доверием в своих отношениях с людьми. Просто доверие принимает максимально персонифицированную форму — люди доверяют лишь тем, кого хорошо знают, т.е. «своим». Не случайно именно институт семьи вызывает у россиян наибольшее доверие, его называют 71% респондентов (для сравнения — друзей называют 45%, а первый выходящий за локальные рамки институт — церковь стоит лишь на третьем месте — 24%). Иными словами, речь идет о господстве неформальной нормы персонифицированного и локализованного доверия, которая сформировалась еще в недрах советского общества. Лучшей иллюстрацией тезиса о центральной роли локального доверия является факт образования в период банковских кризисов в России (осень 1995 г., осень 1998 г.) «клубов банков», в рамках которых удавалось сохранять доверительные отношения, без которых невозможно осуществление самых элементарных межбанковских расчетов.

Два сценария институционального развития

Анализ уровня доверия в российском обществе позволяет говорить о рассогласовании, неконгруэнтности неформальной нормы и нормы, на основе которой функционирует рынок. Аналогичные выводы можно сделать и на основе анализа остальных пяти параметров. Следовательно, приходится предполагать не конвергенцию неформальных и формальных норм в результате импорта института рынка, а их дивергенцию, возрастающее рассогласование. Итак, сформулируем два сценария развития событий в случае импорта института. Во-первых, в случае конгруэнтности формальных и неформальных норм происходит ускорение институционального развития. Но при этом радикальной смены траектории институционального развития не происходит, ведь изначально формальные и неформальные нормы не противоречили друг другу. Институт лишь проходит быстрее ряд этапов своего становления, которые в случае эволюционного развития заняли значительно больший период времени. Во-вторых, в случае неконгруэнтности формальных и неформальных норм происходит замедление институционального развития ввиду роста рассогласования между формальными и неформальными нормами. Второй сценарий тем более не предполагает, что происходит радикальная смена траектории институционального развития. Сравним два указанных сценария институционального развития более подробно в табл. 14.2.

Таблица 14.2.

Подведем итоги. Революционный вариант, связанный с импортом формальных институтов, тоже оказывается неспособным радикальным образом изменить траекторию институционального развития. В лучшем случае он ускоряет движение по этой траектории, а в худшем — замедляет. В случае развития событий по второму сценарию возможное решение могло бы заключаться в смене образцов импортируемых институтов, например, американской модели на германскую, французскую, японскую, или наоборот. Такой подход позволил бы найти такую страну-экспортера, чьи формальные институты конгруэнтны с неформальными институтами страны-импортера. А далее начинается длительный процесс взаимодействия формальных и неформальных норм: исходный импульс от внедрения нового формального института вызывает реактивные изменения неформальных норм, изменения неформальных норм сказываются на структуре формального института и так далее (рис. 14.3).

Модель восточноевропейского капитализма

Впрочем, у стран с неконгруэнтными классическим рыночным и демократическим институтами нормами остается и вариант отказа от импорта институтов и сохранения эволюционного характера институционального развития. В последнем случае аллокативная эффективность институтов, т.е. их способность распределять правомочия между экономическими субъектами оптимальным образом, приносится в жертву их адаптивной эффективности, т.е. способности распределять правомочия между экономическими субъектами в складывающейся на данный момент ситуации. Учитывая лежащий в основе большинства неформальных норм в России принцип разделения людей на «своих» и «чужих», можно предположить, что в случае естественной эволюции институтов здесь сформируется рынок не классический, а:

• корпоративный, существовавший в 30-40-е годы во Франции, Испании, Португалии и распространенный сегодня в странах Юго-Восточной Азии;
• «сетевой» (networking), уже описанный нами на примере южных регионов Италии.

В пользу движения к «сетевому» рынку говорит образование в странах Восточной Европы на месте прежних комбинатов, производственных объединений и технологических цепочек «сетей» предприятий. Эти «сети», хотя и не функционируют на основе формального взаимного участия в капитале, основную часть своей производственной деятельности координируют и согласуют совместными усилиями. К слову, именно в рамках «сетей» взаимные неплатежи предприятий становятся допустимыми, ведь сохранение контроля над смежниками и высокий уровень взаимного доверия создают предпосылки для активного взаимного кредитования в товарной форме, чем и являются неплатежи. Если учесть высокий уровень трансакционных издержек и невозможность оперативного перераспределения правомочий, то можно утверждать, что лежащие в основе сетей социальные механизмы регулирования (личные контакты руководителей, репутация фирмы и ее руководителя, особая этика деловых отношений) позволяют успешно адаптироваться к изменяющимся обстоятельствам, хотя и не являются оптимальными с точки зрения классического рынка.

Олейник А.Н. Институциональная экономика: Учебное пособие. — М.: ИНФРА-М, 2002.